среда, 08 июля 2015
Стараниями Инквизитора вокруг Собора развернулась бурная деятельность - Данковский увидел это издалека, проходя мимо Омутов. Не удержавшись, забежал в особняк. Записка торчала на прежнем месте, на зов никто не откликнулся, Ева Ян не вернулась. Бакалавр оббежал массивную решетку, ограждавшую Собор, скривился при виде виселицы. Напротив широких ступней храма стояла вместительная телега на резиновом ходу, загруженная выкрашенными в защитный оливковый цвет ящиками с крикливо-алыми надписями: «Осторожно, взрывчатые вещества!» За полным отсутствием в Городе лошадей Наблюдатели, похоже, волокли телегу вручную - и теперь отдыхали, черными нахохленными воронами рассевшись на ступеньках Собора. Ликторы, чье количество изрядно уменьшилось, строились в кривоватое каре. Никто не остановил Данковского, когда он торопливо взбежал по ступеням и проскочил в стоявшие нараспашку тяжелые двери с бронзовым литьем.
Внутри царил организованный кавардак. Клерки суетливо сортировали и раскладывали казенные папки по ящикам, закрывали крышки и накладывали пломбы. В притворе стоял железный ящик-жаровня на ножках, заполненный углями и исходивший удушливым чадом - туда швыряли клочья изорванных документов. Карающий Бич распоряжалась, успевая повсюду и не позволяя никому ускользнуть от надзора ее бдительного ока. В руках у нее был длинный список, в котором она то и дело делала пометки. Заметив бакалавра, махнула ему рукой, подзывая.
- Все всё и заканчивается, мэтр, - ему показалось странным выражение ее лица. Словно Карающий Бич в кои веки попыталась ощутить себя не бесстрастным инструментом Закона, но молодой женщиной, обремененной тяжким грузом долга. - Санитарный Корпус, должно быть, уже где-то милях в двадцати от нас. Как раз достаточно времени, чтобы разобраться с Многогранником, - он невольно повернула голову, взглянув на витраж, за которым поднималась к небу башня Каиных.
- Вы не должны этого делать, - по дроге бакалавр разобрался со своими аргументами - хотя и не раз проклял Бураха за то, что менху не пожелал или не успел ничего толком объяснить ему. - Во-первых, у нас есть панацея, - он поставил на опустевший стол Карающего Бича картонку с пробирками. - Да, ее мало. Но Бурах обещает в ближайшее время сделать больше. Во-вторых, он передает вам настоятельную просьбу - не трогать Многогранник. Хотя бы в ближайшие часы. Я же добавлю, что вам лучше вообще оставить замысел подорвать башню. Там дети. Там дети Города.
читать дальше
Глава 21.
Оглавление.
Внутри царил организованный кавардак. Клерки суетливо сортировали и раскладывали казенные папки по ящикам, закрывали крышки и накладывали пломбы. В притворе стоял железный ящик-жаровня на ножках, заполненный углями и исходивший удушливым чадом - туда швыряли клочья изорванных документов. Карающий Бич распоряжалась, успевая повсюду и не позволяя никому ускользнуть от надзора ее бдительного ока. В руках у нее был длинный список, в котором она то и дело делала пометки. Заметив бакалавра, махнула ему рукой, подзывая.
- Все всё и заканчивается, мэтр, - ему показалось странным выражение ее лица. Словно Карающий Бич в кои веки попыталась ощутить себя не бесстрастным инструментом Закона, но молодой женщиной, обремененной тяжким грузом долга. - Санитарный Корпус, должно быть, уже где-то милях в двадцати от нас. Как раз достаточно времени, чтобы разобраться с Многогранником, - он невольно повернула голову, взглянув на витраж, за которым поднималась к небу башня Каиных.
- Вы не должны этого делать, - по дроге бакалавр разобрался со своими аргументами - хотя и не раз проклял Бураха за то, что менху не пожелал или не успел ничего толком объяснить ему. - Во-первых, у нас есть панацея, - он поставил на опустевший стол Карающего Бича картонку с пробирками. - Да, ее мало. Но Бурах обещает в ближайшее время сделать больше. Во-вторых, он передает вам настоятельную просьбу - не трогать Многогранник. Хотя бы в ближайшие часы. Я же добавлю, что вам лучше вообще оставить замысел подорвать башню. Там дети. Там дети Города.
читать дальше
Глава 21.
Оглавление.
Автор: Shaidis
От автора: Наконец-то помимо скетчей нарисовала что-то достойное называться "рисунком". Играю сейчас в "Мор (Утопия)" и совершенно очарована игрой. Из героев очень люблю Марка Бессмертника и его театр. Хотя они там все колоритные и интересные.
Сверху вниз, справа налево. Повзрослесшие девочки в качестве Хозяек Города-на-Горхоне: Капелла, Ласка, Тая, Мишка. Просто чуток подкрасила старый скетч. Рисовка немного стилизована, отсюда большие глаза и головы. Капелла в мамином платье, а Ласку я одела в платье Нины. Мишка по аналогии с Катериной в строгой темной одежде. Таин наряд вообще с потолка и от балды. На художественную ценность, как обычно, не претендует.
Ссылка на оригинал: Maestro. / Mistresses.
От автора: Наконец-то помимо скетчей нарисовала что-то достойное называться "рисунком". Играю сейчас в "Мор (Утопия)" и совершенно очарована игрой. Из героев очень люблю Марка Бессмертника и его театр. Хотя они там все колоритные и интересные.
Сверху вниз, справа налево. Повзрослесшие девочки в качестве Хозяек Города-на-Горхоне: Капелла, Ласка, Тая, Мишка. Просто чуток подкрасила старый скетч. Рисовка немного стилизована, отсюда большие глаза и головы. Капелла в мамином платье, а Ласку я одела в платье Нины. Мишка по аналогии с Катериной в строгой темной одежде. Таин наряд вообще с потолка и от балды. На художественную ценность, как обычно, не претендует.
Ссылка на оригинал: Maestro. / Mistresses.
вторник, 07 июля 2015
Дети покинули Сгусток перед рассветом. Ушли на редкость организованно, без неизбежного в больших подростковых компаниях шума, перебранок и смешков. Шаги в коридоре флигеля разбудили бакалавра, и он вышел посмотреть на этот удивительный исход. Дети уходили, сбившись в маленькие стайки, по трое-пятеро растворяясь в желтоватом тумане, окутавшем Город, превращаясь в маленьких призраков. Данковский не представлял, отчего они выбрали в качестве убежища столь странное место, как Многогранник, но сознавал, что переспорить их невозможно. Вчера подростки собрались в доме Капеллы, чтобы принять окончательное решение. Сегодня они его выполнили, и мнение родителей, родных, преподавателей, любых взрослых больше не имело для них значения.
Население Города разделилось на тех, кому уже исполнилось пятнадцать и тех, кто не достиг этого рокового возраста. Разделение было полным и бесповоротным. Дороги младшего и старшего поколения навсегда разошлись. Взрослые отступили перед Чумой, и она уводила их из жизни одного за другим. Перед детьми, похоже, отступила Чума. Но они уходили сами. Из городских кварталов – в башню Стаматина. Из прежней жизни… в новую?
Данковский стоял на крыльце опустевшего особнячка Капеллы, глядя вслед исчезающим в тумане фигуркам. «Там же полно заразы, в этом тумане. Воздушно-капельные конгломераты, верная смерть. Впрочем, детей она не берет. Невероятно, непостижимо, но факт. Ева!.. если она выйдет из дома… Да нет, Ева, наверное, еще не вернулась. В такую рань, в этом тумане, она не рискнет одна идти через Город. А я рискну? Я соприкасался с Песчанкой так плотно и так часто, как, наверное, никто из жителей Города, кроме разве что Бураха, Рубина и служителей-мортусов. Пока, слава уж не знаю кому, обошлось… Ласка говорила что-то о моем иммунитете… рискну».
Даниэль размышлял над идеей отправиться на Станцию. Если предвидение Капеллы истинно, он вскоре увидит и услышит приближающийся экспресс. Телеграфная станция разрушена, связи со Столицей нет. Прибывшие руководители Санитарного Корпуса будут настоятельно нуждаться в свежей информации. Много ли в Городе живых и заболевших, какие кварталы в первую очередь нуждаются в помощи, где разместить прибывших медиков и развернуть полевой госпиталь. Не исключено, вместе с Корпусом прибудет кто-нибудь из его знакомых, выпускников или преподавателей Имперской Академии. Будет неплохо, если их встретит осведомленный человек, способный быстро и толково ввести новоприбывших в курс дела.
«Пойду на Вокзал», - Данковский спустился к набережной Жилки, свернув вверх по течению. Река неспешно текла меж пологих берегов, заросших лопухами и полынью, побитых первыми заморозками. Поднявшийся утренний ветер, слабый, холодный, шевелил листья на мостовой, помаленьку разгоняя туман. Пахло застоявшейся сыростью и гарью - должно быть, догорал вспыхнувший вчера днем Госпиталь. Бакалавр дошел до конца каменной набережной, протиснулся между прутьями решетки на территорию примыкавших к реке Складов. Впереди показались очертания перекинутого через Жилку железнодорожного моста, по которому бежала узкоколейка к Термитнику. Горожане прозвали мост Медным. За ним начиналась та часть Складов, которой владели Двудушники, шайка Ноткина.
читать дальше
Глава 20.
Оглавление.
Население Города разделилось на тех, кому уже исполнилось пятнадцать и тех, кто не достиг этого рокового возраста. Разделение было полным и бесповоротным. Дороги младшего и старшего поколения навсегда разошлись. Взрослые отступили перед Чумой, и она уводила их из жизни одного за другим. Перед детьми, похоже, отступила Чума. Но они уходили сами. Из городских кварталов – в башню Стаматина. Из прежней жизни… в новую?
Данковский стоял на крыльце опустевшего особнячка Капеллы, глядя вслед исчезающим в тумане фигуркам. «Там же полно заразы, в этом тумане. Воздушно-капельные конгломераты, верная смерть. Впрочем, детей она не берет. Невероятно, непостижимо, но факт. Ева!.. если она выйдет из дома… Да нет, Ева, наверное, еще не вернулась. В такую рань, в этом тумане, она не рискнет одна идти через Город. А я рискну? Я соприкасался с Песчанкой так плотно и так часто, как, наверное, никто из жителей Города, кроме разве что Бураха, Рубина и служителей-мортусов. Пока, слава уж не знаю кому, обошлось… Ласка говорила что-то о моем иммунитете… рискну».
Даниэль размышлял над идеей отправиться на Станцию. Если предвидение Капеллы истинно, он вскоре увидит и услышит приближающийся экспресс. Телеграфная станция разрушена, связи со Столицей нет. Прибывшие руководители Санитарного Корпуса будут настоятельно нуждаться в свежей информации. Много ли в Городе живых и заболевших, какие кварталы в первую очередь нуждаются в помощи, где разместить прибывших медиков и развернуть полевой госпиталь. Не исключено, вместе с Корпусом прибудет кто-нибудь из его знакомых, выпускников или преподавателей Имперской Академии. Будет неплохо, если их встретит осведомленный человек, способный быстро и толково ввести новоприбывших в курс дела.
«Пойду на Вокзал», - Данковский спустился к набережной Жилки, свернув вверх по течению. Река неспешно текла меж пологих берегов, заросших лопухами и полынью, побитых первыми заморозками. Поднявшийся утренний ветер, слабый, холодный, шевелил листья на мостовой, помаленьку разгоняя туман. Пахло застоявшейся сыростью и гарью - должно быть, догорал вспыхнувший вчера днем Госпиталь. Бакалавр дошел до конца каменной набережной, протиснулся между прутьями решетки на территорию примыкавших к реке Складов. Впереди показались очертания перекинутого через Жилку железнодорожного моста, по которому бежала узкоколейка к Термитнику. Горожане прозвали мост Медным. За ним начиналась та часть Складов, которой владели Двудушники, шайка Ноткина.
читать дальше
Глава 20.
Оглавление.
четверг, 02 июля 2015
Он выполнил обещание, данное себе утром - вернулся в Омуты. На звонки никто не отозвался, когда же Даниэль посильнее нажал витую дверную ручку, дверь распахнулась сама.
- Ева!
Ответом ему была тишина. Данковский с удивлением и нарастающей тревогой пробежал по комнатам маленького особняка, страшась наткнуться на Еву, бьющуюся на полу в агонии Песчанки. И он ничем тогда не сможет ей помочь. У него нет ни шприца с морфием, чтобы облегчить ей путь на ту сторону жизни, ни порошочка, способного одолеть Чуму.
Евы не было. Одежда и прочее имущество бакалавра аккуратными стопками лежали на постели. Фонограф, записи и Тетрадь пропали. Особняк выглядел чистым и пустым, а когда Данковский сунулся в тайник Евы - плохо прибитая половица в комнате для рукоделия - то нашел там шкатулку с ее безделушками. Значит, не ограбление, да и какой сейчас смысл грабить? Ева навела в доме порядок, забрала фонограф и Тетрадь, и ушла. Куда? Не к Анне же Ангел?
Бакалавр в растерянности топтался посреди маленькой гостиной Омутов. Всего сутки назад Ева принимала здесь своих гостей, вон в буфете стоит недопитая ими бутылка вина. Теперь Ева пропала. С ней могло случиться все, что угодно. Она могла попасть под случайный выстрел во время заварушки около «Одинокой звезды». Могла подцепить Песчанку, потерять сознание и свалиться в канаву где-нибудь по пути из продуктовой лавки.
Но зачем она прихватила с собой фонограф? Боялась оставить дома? Или отправилась искать его, Данковского, чтобы вернуть ему то, что прежде составляло смысл его жизни? Мечта написать исследование о таинственном и страшном заболевании, книгу, последняя часть которой будет посвящена методам излечения Чумы.
- Ева, - в растерянности произнес Даниэль. В тишине особняка имя звякнуло надтреснутым колокольчиком.
Глухо и размеренно отбили часы. Восемь вечера.
читать дальше
Глава 19.
Оглавление.
- Ева!
Ответом ему была тишина. Данковский с удивлением и нарастающей тревогой пробежал по комнатам маленького особняка, страшась наткнуться на Еву, бьющуюся на полу в агонии Песчанки. И он ничем тогда не сможет ей помочь. У него нет ни шприца с морфием, чтобы облегчить ей путь на ту сторону жизни, ни порошочка, способного одолеть Чуму.
Евы не было. Одежда и прочее имущество бакалавра аккуратными стопками лежали на постели. Фонограф, записи и Тетрадь пропали. Особняк выглядел чистым и пустым, а когда Данковский сунулся в тайник Евы - плохо прибитая половица в комнате для рукоделия - то нашел там шкатулку с ее безделушками. Значит, не ограбление, да и какой сейчас смысл грабить? Ева навела в доме порядок, забрала фонограф и Тетрадь, и ушла. Куда? Не к Анне же Ангел?
Бакалавр в растерянности топтался посреди маленькой гостиной Омутов. Всего сутки назад Ева принимала здесь своих гостей, вон в буфете стоит недопитая ими бутылка вина. Теперь Ева пропала. С ней могло случиться все, что угодно. Она могла попасть под случайный выстрел во время заварушки около «Одинокой звезды». Могла подцепить Песчанку, потерять сознание и свалиться в канаву где-нибудь по пути из продуктовой лавки.
Но зачем она прихватила с собой фонограф? Боялась оставить дома? Или отправилась искать его, Данковского, чтобы вернуть ему то, что прежде составляло смысл его жизни? Мечта написать исследование о таинственном и страшном заболевании, книгу, последняя часть которой будет посвящена методам излечения Чумы.
- Ева, - в растерянности произнес Даниэль. В тишине особняка имя звякнуло надтреснутым колокольчиком.
Глухо и размеренно отбили часы. Восемь вечера.
читать дальше
Глава 19.
Оглавление.
среда, 01 июля 2015
Дожидаться окончания повешения не имело смысла. Ему не удалось переубедить Инквизитора, не удалось даже на мгновение поколебать ее уверенность в собственной правоте. Бакалавр постоял на ступеньках Собора и ушел. Город рассыпался, как карточный домик с подломленным основанием. Столпы гражданской и финансовой власти болтались в петле, а власть духовная, Каины, была бессильна. За ними не стояло ничего, кроме традиционного боязливого уважения обывателей. Былые авторитеты больше не имели значения - Городом правила Чума.
Данковский прошел мимо Омутов, мрачно покосился на задернутые шторами окна. Глупо ходить вокруг да около, нужно войти туда, собрать свои вещи, записи и Тетрадь. У Евы достанет ума не устраивать скандал. Может, он вообще не столкнется с ней. Возьмет свое имущество и уйдет. Он найдет, где устроиться - к примеру, в доме Капеллы или у барышни Люричевой.
Нет, так не годится. Трусливо и недостойно избегать тягостного разговора. Он должен понять смысл дикого поступка Евы. Узнать, что связывает ее с Анной. Нельзя решать и судить, не зная всех обстоятельств.
Он поговорит с Евой Ян. Но не сейчас. Сегодня вечером. Да. Вечером он придет сюда - потому что на самом деле ему не хочется подыскивать себе другое жилье. Сейчас он признавал: ему нравилось в доме Евы, где сохранялась хрупкая иллюзия того, что вокруг все в порядке и мир крепко стоит на своем месте. Ему нравилась тихая Ева - может, так и являются на свет первые ростки любви?
«Вечером», - повторил про себя Даниэль.
читать дальше
Глава 18.
Оглавление.
Данковский прошел мимо Омутов, мрачно покосился на задернутые шторами окна. Глупо ходить вокруг да около, нужно войти туда, собрать свои вещи, записи и Тетрадь. У Евы достанет ума не устраивать скандал. Может, он вообще не столкнется с ней. Возьмет свое имущество и уйдет. Он найдет, где устроиться - к примеру, в доме Капеллы или у барышни Люричевой.
Нет, так не годится. Трусливо и недостойно избегать тягостного разговора. Он должен понять смысл дикого поступка Евы. Узнать, что связывает ее с Анной. Нельзя решать и судить, не зная всех обстоятельств.
Он поговорит с Евой Ян. Но не сейчас. Сегодня вечером. Да. Вечером он придет сюда - потому что на самом деле ему не хочется подыскивать себе другое жилье. Сейчас он признавал: ему нравилось в доме Евы, где сохранялась хрупкая иллюзия того, что вокруг все в порядке и мир крепко стоит на своем месте. Ему нравилась тихая Ева - может, так и являются на свет первые ростки любви?
«Вечером», - повторил про себя Даниэль.
читать дальше
Глава 18.
Оглавление.
вторник, 30 июня 2015
Общими усилиями Бурах и Миши соорудили из сдвинутых ящиков и набитых травой мешков в углу Логова Браги подобие кровати. Гаруспик перенес туда Оспину и попытался уложить, но степнячка тихим шепотом заявила, что сидя чувствует себя лучше и настояла на своем. Голос постепенно возвращался к ней, но струпья не исчезли и ничуть не уменьшились. В остальном она чувствовала себя неплохо - как человек, приходящий в себя после полной анестезии и тяжелой операции. Миши вскипятила для нее на муфельной печке травяного настоя. Оспина крохотными глоточками пила его, медленно поворачивая голову и озираясь по сторонам, словно все предметы вокруг стали для нее внове, и она с трудом вспоминала их названия.
Последним ее воспоминанием было - она идет к Термитнику, на нее накатывает черное облако. Она хотела знать, что с ней произошло. Бурах, помявшись, рассказал - предъявив в доказательство склянку из-под духов, на донышке которой оставались две или три капли крови. Теперь Оспина сжимала флакончик в руке, упрямо не желая с ним расставаться.
И думала, думала, думала - хмурясь, беззвучно шевеля губами в белесом налете. Бурах уже начал тревожиться - может, растворенный в ее крови состав оказал необратимое воздействие на психику женщины?
Оюн и Тая вернулись без мальчишек - те замешкались подле Театра, поглазеть на пожар и узнать, чем все закончится. Старейшина, увидев вполне живую Оспину, остолбенел на пороге. Тая прыгала рядом с ним, вереща:
- Я же говорила тебе, я говорила, а ты не верил! Она живая!
- И это не похоже на ремиссию, - вынес решение Бурах, отрываясь от своих записей. - Я не могу снять точные показания, но, насколько я могу судить - она почти в порядке.
Больше всего он сожалел об отсутствии микроскопа. Микроскоп имелся у Данковского, и Данковский же разработал методику, позволяющую выделить из крови возбудителей болезни и полюбоваться на них под стеклом препарата.
- Этого не может быть, - наконец выдавил Старейшина.
читать дальше
Глава 17.
Оглавление.
Последним ее воспоминанием было - она идет к Термитнику, на нее накатывает черное облако. Она хотела знать, что с ней произошло. Бурах, помявшись, рассказал - предъявив в доказательство склянку из-под духов, на донышке которой оставались две или три капли крови. Теперь Оспина сжимала флакончик в руке, упрямо не желая с ним расставаться.
И думала, думала, думала - хмурясь, беззвучно шевеля губами в белесом налете. Бурах уже начал тревожиться - может, растворенный в ее крови состав оказал необратимое воздействие на психику женщины?
Оюн и Тая вернулись без мальчишек - те замешкались подле Театра, поглазеть на пожар и узнать, чем все закончится. Старейшина, увидев вполне живую Оспину, остолбенел на пороге. Тая прыгала рядом с ним, вереща:
- Я же говорила тебе, я говорила, а ты не верил! Она живая!
- И это не похоже на ремиссию, - вынес решение Бурах, отрываясь от своих записей. - Я не могу снять точные показания, но, насколько я могу судить - она почти в порядке.
Больше всего он сожалел об отсутствии микроскопа. Микроскоп имелся у Данковского, и Данковский же разработал методику, позволяющую выделить из крови возбудителей болезни и полюбоваться на них под стеклом препарата.
- Этого не может быть, - наконец выдавил Старейшина.
читать дальше
Глава 17.
Оглавление.
понедельник, 29 июня 2015
Госпиталь переполняли звуки. Они порхали вдоль коридоров и под потолком, возникая то здесь, то там. Отголоски разговоров, глухие стоны, вскрики, детский плач. Звуки висели, точно большое ватное облако, сквозь которое приходилось пробиваться, отчаянно работая локтями.
Ряды кресел в бывшем зрительном зале сдвинули к стенам и взгромоздили друг на друга, чтобы освободить место для кроватей - позаимствованных из разоренных частных клиник и двух маленький муниципальных больниц. Гримерки, кабинет директора, бухгалтерская и костюмерная стали приемными врачей и лабораториями.
Театр изо всех сил сопротивлялся намерению тех, кого он всегда считал своими очарованными зрителями, превратить его в госпиталь. Со стен на больных недовольно косились гипсовые маски Комедии и Трагедии, под ногами шелестели забытые программки и афиши, в ящиках любого стола вы натыкались на коробочки с засохшим гримом и красками для лица, пудреницы, кисточки и забытые веера, открывая шкаф, обнаруживали затесавшееся меж казенных блекло-голубых халатов кричаще-яркое платье или топорщащий широченные рукава-буфы камзол. Театр не желал натягивать на себя подобающую случаю маску, он хотел оставаться самим собой.
Лара ощущала это нежелание, скрытое в множестве досадных мелочей. Считалось, что в Городе подобралась весьма неплохая сценическая труппа, однако Лара Равель не могла оценить их игру по достоинству. Она редко посещала театр и скверно в нем разбиралась. Также как и во множестве иных вещей, привычных для большинства обывателей. Лара редко выходила за порог дома. Сперва - потому что этого не желали ее родители, потом, когда мать и отец умерли - из-за собственного страха перед миром. Она плохо представляла, как нужно вести себя и обществе, что нынче ценится, а что - нет, как выглядит модная одежда и что подобает барышне ее возраста.
Лара Равель была серой испуганной мышкой, боящейся громких звуков. Больше всего ей нравилось задергивать все шторы в тихом, пыльном доме, и часами сидеть, забравшись с ногами на диван, читая старинные романы или сочиняя очередное печальное стихотворение.
читать дальше
Глава 16.
Оглавление.
Ряды кресел в бывшем зрительном зале сдвинули к стенам и взгромоздили друг на друга, чтобы освободить место для кроватей - позаимствованных из разоренных частных клиник и двух маленький муниципальных больниц. Гримерки, кабинет директора, бухгалтерская и костюмерная стали приемными врачей и лабораториями.
Театр изо всех сил сопротивлялся намерению тех, кого он всегда считал своими очарованными зрителями, превратить его в госпиталь. Со стен на больных недовольно косились гипсовые маски Комедии и Трагедии, под ногами шелестели забытые программки и афиши, в ящиках любого стола вы натыкались на коробочки с засохшим гримом и красками для лица, пудреницы, кисточки и забытые веера, открывая шкаф, обнаруживали затесавшееся меж казенных блекло-голубых халатов кричаще-яркое платье или топорщащий широченные рукава-буфы камзол. Театр не желал натягивать на себя подобающую случаю маску, он хотел оставаться самим собой.
Лара ощущала это нежелание, скрытое в множестве досадных мелочей. Считалось, что в Городе подобралась весьма неплохая сценическая труппа, однако Лара Равель не могла оценить их игру по достоинству. Она редко посещала театр и скверно в нем разбиралась. Также как и во множестве иных вещей, привычных для большинства обывателей. Лара редко выходила за порог дома. Сперва - потому что этого не желали ее родители, потом, когда мать и отец умерли - из-за собственного страха перед миром. Она плохо представляла, как нужно вести себя и обществе, что нынче ценится, а что - нет, как выглядит модная одежда и что подобает барышне ее возраста.
Лара Равель была серой испуганной мышкой, боящейся громких звуков. Больше всего ей нравилось задергивать все шторы в тихом, пыльном доме, и часами сидеть, забравшись с ногами на диван, читая старинные романы или сочиняя очередное печальное стихотворение.
читать дальше
Глава 16.
Оглавление.
четверг, 25 июня 2015
Около полудня небо затянуло низкими тучами и пошел дождь - мелкий, всепроникающий, пропитавший вельвет куртки гаруспика волглой и липкой теплотой, от которой начинало пробирать невольным ознобом. На углу пораженный Язвой упал прямо под черный зев водосточной трубы. Мутная вода лилась в разверстый рот, человек слабо дергался, захлебываясь. По стенам обгоревших зданий расползлась паутина буро-зеленой плесени, затягивая шлифованный гранит частым переплетением ажурных нитей. Вниз по улице Айян над тротуаром плыл, колышась, сизый Чумной Призрак, вполне разумно заглядывая в уцелевшие окна вторых этажей. Словно искал кого.
Небо отворачивается от земли, Мать Бодхо больше не защищает своих детей.
До прихода Чумы три соседствующих квартала - Кожевенники, Дубильщики и Жильники - были весьма неплохим местом. Несколько однообразные, но аккуратные и приятные взгляду казенные дома для работников заводов Ольгимских. Дворики и палисадники, где летом хлопали развешенные на веревках белые и полосатые простыни. Школа, детские площадки с нежно поскрипывающими качелями на цепи. Лавки, магазинчики, мастерские, трактиры и кафе. Фабрики процветали, и жизнь в городке была не так уж плоха. Скучна и размеренна, как во всяком провинциальном городе, но у большинства обывателей имелась крыша над головой, небольшой вклад в местном банке и уверенность в завтрашнем дне. На скамейках сидели старики, дымили трубками, вспоминая минувшие деньки. Здесь, на открытой террасе, долгими летними вечерами устраивались танцы под аккордеон и скрипку. Играли дети. По набережным гуляли влюбленные парочки. Здесь была жизнь - какая ни есть, но жизнь.
Обычный город, каких полно на карте страны.
Обычный захолустный городишко, окруженный Степью. Степью, испокон веков существовавшей по своим собственным законам, не всегда понятным и разумным. Уроженцы Степи куда лучше разбирались в интонациях мычаний быков и коров, чем в человеческой речи, читая судьбу по звездам и косточкам нерожденных телят. В медных котлах выпаривали и перегоняли твирь - дымную, пепельную, подснежную и кровавую - получая настой, позволявший видеть незримое и разгадывать тайный смысл узора переплетенных линий. Линий судьбы на человеческой ладони, паутины троп в Степи и линий кровяных жил во внутренностях быка.
читать дальше
Глава 15.
Оглавление.
Небо отворачивается от земли, Мать Бодхо больше не защищает своих детей.
До прихода Чумы три соседствующих квартала - Кожевенники, Дубильщики и Жильники - были весьма неплохим местом. Несколько однообразные, но аккуратные и приятные взгляду казенные дома для работников заводов Ольгимских. Дворики и палисадники, где летом хлопали развешенные на веревках белые и полосатые простыни. Школа, детские площадки с нежно поскрипывающими качелями на цепи. Лавки, магазинчики, мастерские, трактиры и кафе. Фабрики процветали, и жизнь в городке была не так уж плоха. Скучна и размеренна, как во всяком провинциальном городе, но у большинства обывателей имелась крыша над головой, небольшой вклад в местном банке и уверенность в завтрашнем дне. На скамейках сидели старики, дымили трубками, вспоминая минувшие деньки. Здесь, на открытой террасе, долгими летними вечерами устраивались танцы под аккордеон и скрипку. Играли дети. По набережным гуляли влюбленные парочки. Здесь была жизнь - какая ни есть, но жизнь.
Обычный город, каких полно на карте страны.
Обычный захолустный городишко, окруженный Степью. Степью, испокон веков существовавшей по своим собственным законам, не всегда понятным и разумным. Уроженцы Степи куда лучше разбирались в интонациях мычаний быков и коров, чем в человеческой речи, читая судьбу по звездам и косточкам нерожденных телят. В медных котлах выпаривали и перегоняли твирь - дымную, пепельную, подснежную и кровавую - получая настой, позволявший видеть незримое и разгадывать тайный смысл узора переплетенных линий. Линий судьбы на человеческой ладони, паутины троп в Степи и линий кровяных жил во внутренностях быка.
читать дальше
Глава 15.
Оглавление.
среда, 24 июня 2015
Фотография на эмалевом овале за семь прошедших зим и лет ничуть не пожелтела и не облупилась. Запечатленная вполоборота темноглазая и темноволосая, ослепительно прекрасная женщина взирала на Марию с насмешливым вызовом, затаив улыбку в уголках нежно изогнутых губ. Мария провела ладонью по шероховатому черному мрамору с глубоко вырезанными и залитыми серебром буквами: «Нина Каина. Любила и любима». Перевернутый факел, изображение сломанной розы - и несколько засохших букетов у подножия обелиска, скукожившиеся яблочные дольки, деревянные чашечки с солью и настоем твирина. Подношения, призванные умилостивить дух усопшей и призвать на живущих ее милость.
Нину похоронили на Малой Излучине - там, где Глотка сливается с медленными желтоватыми водами неглубокого Горхона. С чугунной скамьи, где сидела Мария, открывался вид на Степь за рекой: плавные изгибы холмов, тусклое небо, пробегающие волны колеблемой ветром сухой и ломкой травы.
Когда Мария поворачивала голову влево, за облетающими кустами шиповника она видела скругленную крышу другого склепа, сложенного из блоков песчаника цвета умбры и сизого шифера, украшенного бронзовым литьем.
Две женщины, нашедшие последний приют не на городском кладбище, а здесь, у слияния двух рек, по соседству друг с другом. Две извечные подруги и соперницы, две Хозяйки, две Видящие, Нина Каина и Виктория Ольгимская, Ночь и День, Пламя и Воздух. Яростная, почти неукротимая сила в железных тисках воли и безмятежное, мягкое спокойствие всепонимающей мудрости. Как сейчас понимала Мария, эти две женщины походили на мудреный китайский символ вечного противоборства и слияния сил Тьмы и Света - где каждая из сил несла в себе зародыш своей противоположности и органично превращалась в свою тезу. Виктория несла покой и умиротворение, смирявшие вечное стремление Нины преодолеть законы природы, пересечь запретную черту и взглянуть, что скрывается там, за бархатным занавесом Обыденности. Нина изменяла судьбы людей по своей прихоти, карала и миловала, разрушала, чтобы на развалинах создать нечто новое. Виктория врачевала тела и души, одаряла и заступалась.
Вместе они ткали полотно жизни.
читать дальше
Глава 14.
Оглавление.
Нину похоронили на Малой Излучине - там, где Глотка сливается с медленными желтоватыми водами неглубокого Горхона. С чугунной скамьи, где сидела Мария, открывался вид на Степь за рекой: плавные изгибы холмов, тусклое небо, пробегающие волны колеблемой ветром сухой и ломкой травы.
Когда Мария поворачивала голову влево, за облетающими кустами шиповника она видела скругленную крышу другого склепа, сложенного из блоков песчаника цвета умбры и сизого шифера, украшенного бронзовым литьем.
Две женщины, нашедшие последний приют не на городском кладбище, а здесь, у слияния двух рек, по соседству друг с другом. Две извечные подруги и соперницы, две Хозяйки, две Видящие, Нина Каина и Виктория Ольгимская, Ночь и День, Пламя и Воздух. Яростная, почти неукротимая сила в железных тисках воли и безмятежное, мягкое спокойствие всепонимающей мудрости. Как сейчас понимала Мария, эти две женщины походили на мудреный китайский символ вечного противоборства и слияния сил Тьмы и Света - где каждая из сил несла в себе зародыш своей противоположности и органично превращалась в свою тезу. Виктория несла покой и умиротворение, смирявшие вечное стремление Нины преодолеть законы природы, пересечь запретную черту и взглянуть, что скрывается там, за бархатным занавесом Обыденности. Нина изменяла судьбы людей по своей прихоти, карала и миловала, разрушала, чтобы на развалинах создать нечто новое. Виктория врачевала тела и души, одаряла и заступалась.
Вместе они ткали полотно жизни.
читать дальше
Глава 14.
Оглавление.
вторник, 23 июня 2015
Кода гаруспик добрался до бульвара перед Собором, все уже завершилось. Осталась только кучка замешкавшихся зевак, неприкаянно бродивших по скверу, и черная стая Надзирателей. Виселица с двумя болтающимися телами. В своем стремлении к справедливому воздаянию провинившимся Инквизитор не ведала компромиссов.
Впрочем, нет. Один-единственный компромисс на ее счету имелся. Он сам, Артемий Бурах. Карающему Бичу надлежало казнить его в первую очередь, не тратя время на поиск улик и составление обвинения. Просто так, для острастки Уклада.
Но Инквизитор не тронула менху. Мало того, своей властью остановила начинающуюся охоту на предполагаемого Потрошителя, разрешив ему посещать ее в любое время дня и ночи.
Охранявшие двери Собора ликторы при всяком его появлении злобно ворчали сквозь зубы, но все же распахивали для него тяжелые створки с литым изображением Страстей Господних. Бурах еле удерживался от искушения подразнить их - так, мимоходом, чтобы служилось веселей.
Внутри Собора всегда висел светло-сизый сумрак. Независимо от того, был снаружи разгар солнечного дня или глухая полночь. Вечные серые сумерки, оттененные пурпурными, золотистыми и лазоревыми пятнами витражей. Робкое мерцание немногочисленных ламп, бесстрастные лики застывших на высоких постаментах безглазых статуй безымянных подвижников, святых дев и ангелов. Черные одеяния, перечеркнутые алыми полосами и тонкой золотой цепью.
Карающий бич Церкви, Инквизитор Лилич. Горожане, упоминая Инквизитора, предпочитали говорить о нем в мужском роде, называя его по заглазному прозвищу или фамилии, и стараясь лишний раз не упоминать имя.
читать дальше
Глава 13.
Оглавление.
Впрочем, нет. Один-единственный компромисс на ее счету имелся. Он сам, Артемий Бурах. Карающему Бичу надлежало казнить его в первую очередь, не тратя время на поиск улик и составление обвинения. Просто так, для острастки Уклада.
Но Инквизитор не тронула менху. Мало того, своей властью остановила начинающуюся охоту на предполагаемого Потрошителя, разрешив ему посещать ее в любое время дня и ночи.
Охранявшие двери Собора ликторы при всяком его появлении злобно ворчали сквозь зубы, но все же распахивали для него тяжелые створки с литым изображением Страстей Господних. Бурах еле удерживался от искушения подразнить их - так, мимоходом, чтобы служилось веселей.
Внутри Собора всегда висел светло-сизый сумрак. Независимо от того, был снаружи разгар солнечного дня или глухая полночь. Вечные серые сумерки, оттененные пурпурными, золотистыми и лазоревыми пятнами витражей. Робкое мерцание немногочисленных ламп, бесстрастные лики застывших на высоких постаментах безглазых статуй безымянных подвижников, святых дев и ангелов. Черные одеяния, перечеркнутые алыми полосами и тонкой золотой цепью.
Карающий бич Церкви, Инквизитор Лилич. Горожане, упоминая Инквизитора, предпочитали говорить о нем в мужском роде, называя его по заглазному прозвищу или фамилии, и стараясь лишний раз не упоминать имя.
читать дальше
Глава 13.
Оглавление.
