Сознание возвращалось чередой мимолетных, не связанных между собой эпизодов. Они походили на трескучее пламя магниевого порошка, рассыпанного на полке фотоаппарата.
Черная целлулоидная пленка крутится, послушно запечатлевая оказавшиеся перед раскачивающимся объективом случайные сцены.
Удары. Падение. Черно-зеленые квадраты уплывают назад, на них остается прерывистая бурая полоса. Крики, выстрелы, звон бьющегося стекла. Раскачивающееся оранжевое пятно. Периоды краткого просветления, когда Даниэль, подвывая и скрипя зубами, дополз до стены и забился в угол. Черно-алая темнота под веками. Спазмы, тошнотворная слабость при малейшей попытке шевельнуть левой рукой. Вялое онемение, охватившее челюсть и левую скулу, похожее на действие новокаина в зубоврачебном кабинете. Смутно припоминалось, что «заморозку» произвел врезавшийся в лицо приклад карабина. Боль в ребрах, невозможность вдохнуть полной грудью. Мысль, отдающаяся частыми толчками крови в висках: «У них нет приказа. Обстрел не начнется без заверенного разрешения. А я его спрятал. Убил Пепла и спрятал приказ о разрушении Города. Наверное, меня скоро расстреляют. Или повесят. Но приказа нет. Отсрочка. Не спасение, но отсрочка».
читать дальшеБакалавр терял сознание, приходил в себя и снова проваливался в мучительно-вязкое полузабытье. В бреду Даниэль яростно спорил с Капеллой Ольгимской, доказывая, что вмешательство Судьбы здесь не при чем. Это был его собственный выбор. Дурацкий, основанный на доводах эмоций, а не логики, но выбор. Капелла кивала, а потом неожиданно встала из-за стола и ушла. Раздосадованный внезапно прервавшейся беседой бакалавр ринулся следом, не смог подняться со стула - и в очередной раз вспомнил, где находится.
Его швырнули в карцер Управы - камеру, похожу на клетку в зверинце, с решеткой вместо одной из стен. Маленький тихий Город не нуждался в тюрьме, ему было достаточно пяти камер - для предварительного заключения редких подсудимых перед судебным заседанием, для пьяных буянов и пойманных на горячем воришек. Данковский корчился в дальнем углу камеры, отчаянно сражаясь с намерением своего организма вывернуться наизнанку.
Организм одержал верх.
Шипя и чертыхаясь, Даниэль отполз подальше от зеленоватой лужицы. Рот наполнился отвратительно кислым привкусом.
Миновала вечность. Другая. В коридоре с белеными стенами мерно жужжал, выгорая, прицепленный к крюку керосиновый фонарь. Балансирующий на грани яви и обморока разум Данковского изнемогал в тщетных попытках представить, что сейчас творится в Городе и что ждет его самого. Явятся ли за ним гвардейцы в прорезиненных защитных костюмах, чтобы вздернуть на площади за убийство своего командира? Пристрелят его здесь, чтобы не возиться - или просто забудут, оставив подыхать в подвале?
На другом конце земли грохнула о косяк дверь. Глухо затопали приближающиеся по коридору шаги. Вот и все. О нем вспомнили. Блестящая карьера столичного бакалавра Данковского оборвалась в самом расцвете, да еще столь нелепым и недостойным образом. Звенели ключи, явившийся по его душу перебирал связку в поисках ключа от камеры. Лязгнул замок, надрывно заскрипела отодвигаемая по направляющим дверь решетки. Пара рук подхватила лежавшего бакалавра под мышки и под аккомпанемент натужного выдоха усадила в более-менее вертикальное положение.
Прижавшиеся к его вискам и щекам ладони были воистину ледяными. Не просто холодная человеческая плоть, но насквозь промороженные сосульки, прямиком с высокогорных ледников, с запахом влажной земли и гниющей травы. Кожу отчаянно защипало, по телу девятым валом пронеслась мерзлая волна, скрутившая внутренности в тугой узел - но прочистившая сознание и отогнавшая боль в дальний угол. Стиснутое обжигающим холодом сердце пропустило пару ударов, опомнилось и судорожно заколотилось о ребра, гоня по жилам застывшую кровь.
- Пей, - в разбитые губы ткнулось латунное горлышко фляги. Данковский послушно глотнул. Щедро разбавленная бренди твириновка комком расплавленного свинца ухнула в опустошенный желудок. Бакалавр мучительно закашлялся, сквозь повисшие на ресницах слезы пытаясь разглядеть, кто сидит на корточках напротив него. Неужели гвардейцы решили перед казнью привести жертву в себя - чтобы экзекуция выглядела более наглядной? - С возвращением в мир живых.
У нее были серые глаза, обведенные яркой зеленой каймой. Курносый носик с россыпью бледных веснушек и чуть задранная верхняя губа, открывающая блестящие мелкие зубы. Она носила великоватый ей бушлат с чужого плеча и юбку из плотного твида. Вязаная шапочка выцветшего цвета бордо, яркий алый шарф, обмотанный вокруг воротника. Заштопанные на коленях красные чулки, крепкие дорожные ботинки с высокими голенищами и шнуровкой, так ценимые шпаной за окованный железом носок, незаменимый в уличных драках.
Она походила на уличную кошку, вечно пребывающую начеку, всегда готовую огрызнуться, подраться за лакомый кусок с более слабым или удрать от более сильного противника - с ее вытянутыми к вискам настороженными глазами и треугольным личиком.
За ней тянулся шлейф пугающих слухов и зловещих россказней. Мясники из Термитника называли ее порождением разлагающихся в земле костей, пустых могил и холодного ветра. Они твердили, что бродяжка не добралась в Город с одним из последних товарных составов, а темной ветреной ночью пришла со стороны кладбища, выбравшись из свежей могилы в земле.
Комендант Сабуров и его жена так привязались к одинокой девушке, что были готовы удочерить ее и принять в семью - пока приемыш вдрызг не разругался с Катериной, обвинив старую Хозяйку в том, что та не обладает даже крупицей магического дара. Девушка убежала из Стержня и с тех пор жила сама по себе. Даниэль порой замечал ее - в толпе, собравшейся посмотреть на казни Поджигателей, сидящей на каменном парапете набережной, бесстрашно бродящей по выгоревшим кварталам или помогавшей мортусам, собирающим тела умерших от Язвы.
Подростки Города не водили с ней дружбы и старались держаться от бродяжки подальше.
- К-клара? - с трудом выговорил бакалавр.
- Ты недоволен? - дернула узким плечом несостоявшаяся приемная дочь покойного Сабурова. - По-моему, в твоем положении человек будет рад любой дружеской руке. Как ты себя чувствуешь?
- Как таракан, раздавленный Северным экспрессом, - Даниэль еще раз приложился к фляге и осторожно провел языком по зубам. Оба передних зуба на верхней челюсти ощутимо пошатывались. Бакалавр отвернулся, неловко сплюнув на серый бетонный пол красной кляксой - яркой, как шарф Клары.
- Остришь? Это хорошо, - одобрительно кивнула девушка. - Тогда второй вопрос - сможешь идти? Я подставлю тебе плечо помощи, но силенок у меня, сам понимаешь, немного.
- Еще не знаю, - бакалавру удалось подтянуть под себя ноги, но попытка встать, цепляясь за стену и руку Клары, закончилась полнейшим провалом. Вспышки острейшей боли в левой руке, настойчиво требовавшей перевязки и покоя, доказывали, что по меньшей мере одна из костей треснула. - Нет. Пока не могу.
- Тогда обождем, - легко согласилась Клара, присаживаясь на узкую койку, привинченную к стене камеры.
- Как ты сюда попала? - наконец сформулировал не дававший ему покоя вопрос Даниэль.
- Разбила окно в дамском туалете, что на первом этаже, и влезла, - чинно сообщила Клара. - Люблю ходить неизбитыми путями. Хотя вообще-то Управа пустует. После внезапной кончины генерала его подчиненные наскоро собрались и убрались к Станции. Сдается мне, бравые ребятки Серебряной Бригады не слишком представляют, чем бы заняться в зараженном городе. Они разграбили и подожгли Склады, потом принялись взламывать сейфы в местном банке, но дальше этого их воображение не пошло. Думаю, они проторчат на Вокзале до завтрашнего утра - а утром боги войны в лице майора Штольца начнут обрабатывать Город. К этому времени я хочу оказаться где-нибудь подальше.
- Откуда ты знаешь, что намерены делать артиллеристы? - опешил бакалавр. Клара потянула себя за оттопыренную верхнюю губку, задумчиво хмыкнула:
- Скажем так, я люблю копаться в чужих секретах. И знаю много того, что знать не положено. Тебе это так важно? Я тебе жизнь спасла - иначе ты так бы и остался под развалинами Управы - а ты все спрашиваешь и спрашиваешь.
- Я любопытный, - отпарировал Даниэль. - И я ценю твои старания. Давай-ка попробуем еще разок поставить меня на ноги.
Эта попытка оказалась более удачной - не считая того, что бакалавра шатало из стороны в сторону, и порой он грузно наваливался на Клару, прижимая недовольно ворчавшую девушку к стене. С упорством муравья Клара проволокла бакалавра вверх по короткой и крутой лестнице - для девушки ее лет и сложения бродяжка оказалась сильной и выносливой.
Карцер располагался в дальнем конце одного из коридоров на первом этаже. Они добрались до выводящих в холл дверей, где Клара прислонила свой живой груз к стене, отправившись на разведку. Вернулась обрадованной - вестибюль пустовал, гвардейцы так спешили покинуть здание, что даже бросили громоздкий телеграфный аппарат. Клара обхватила Данковского за талию и потащила дальше - вниз по ступенькам, через опустевший двор Управы, прочь и дальше, тихо шипя сквозь зубы. Даниэль успел оглянуться, заметив, что солдаты не убрали трупы женщин, только накрыли их брезентом. Из-под складок торчала нога Анны в замшевом сапожке, украшенном бархатным бантом. Интересно, забрали они тело генерала - или Пепел так и остался лежать в кабинете Сабурова, по соседству с мертвой Аглаей Лилич?
Клара привела его в пустующий Сгусток, до которого от Управы было рукой подать. Обошла дом по задворкам, тяжелым ботинком высадила дверной витраж, открыла замок и втащила бакалавра в бывшие комнаты прислуги Ольгимских. Принесла кувшин с чистой водой и полотенца, помогла ему смыть запекшуюся кровь с лица и сочувственно присвистнула:
- Ты смахиваешь на агитационный плакат «Они позорят наше общество». Жаль, но ни льда, ни свежего мяса я тебе раздобыть не смогу. Разве что свинцовую примочку - но мне как-то не верится в ее чудодейственные свойства.
- Ничего, потерплю, - Даниэль с величайшим облегчением добрался до просевшего диванчика и улегся. - Мне бы вздремнуть пару часов - наверное, тогда я буду чувствовать себя куда лучше. Могу я спросить о твоих планах?
Клара потеребила бахрому на концах шарфа, нахмурилась, размышляя:
- Завтра ранним утром я сделаю отсюда ноги. Горожане, кто уцелел и способен ходить, пытаются удрать на юг, мимо Станции и через болота. Гвардейцы отстреливают их, как зайцев на загонной охоте. Я пойду на север, через Горхон - там никто не догадался выставить дозоры. Хочешь со мной? - она склонила голову набок, вопросительно глядя на Даниэля серыми глазами в зеленых ободках.
- Я не очень хорошо знаю тебя, но мне кажется - ты привыкла сама заботиться о себе и не слишком нуждаешься в обществе, - осторожно начал Данковский. - В моем нынешнем состоянии я скорее буду мешать тебе, нежели помогать. Я не смогу защитить тебя или нести большой груз…
- Да, такая я и есть, - подтвердила Клара. - Только вдобавок ко всему прочему еще и очень упрямая, - она ухмыльнулась. - Всегда делаю то, что хочу и как хочу. Ты кажешься мне подходящей компаний, - она встала. - Оставайся здесь. Поспи. В Городе затишье, тебе ничего не грозит. Я пойду, отыщу в лавках какие-нибудь дорожные мешки. Запасусь провизией и водой, часа через два вернусь.
Убедившись, что подопечный неплохо устроен, Клара ушла. В окно бакалавр видел промельк ее алого шарфа, когда бродяжка ловко протиснулась между чугунными стеблями декоративной решетки на улицу.
Даниэль пребывал в полнейшей растерянности и недоумении. Он совершенно не представлял причин, по которым Клара решила взять на себя заботу о нем. Его настораживали ее туманные замечания и то, что она слишком много знала. Бродяжка походила на Инквизитора - столь же решительная, целеустремленная и не желающая замечать препятствий на пути. Клара составила разумный план собственного спасения из Города и четко следовала ему.
Бакалавру вспомнилось, что городские подростки называли Клару Самозванкой. Весьма странная и вызывающая кличка, ведь самозванец - человек, своевольно присвоивший себе имя или титул, на которые не имеет законного права. Что присвоила себе Клара, какое имя? Кто она, откуда взялась в Городе, давно ли бродяжничает и почему? В стране достаточно приютов для сирот и брошенных детей, там ей охотно дали бы кров и позаботились о ее будущем…
Размышления бакалавра приняли иной оборот. Будущее. Будущий вечер и грядущее утро. Пепел мимоходом бросил, что рассчитывает начать обстрел Города с утра. Его слова косвенно подтвердила подозрительно осведомленная девушка Клара, твердо намеренная покинуть Город до начала бомбардировки. Заверенное парламентское постановление осталось лежать в Управе, вряд ли кто из гвардейцев нашел его. Там же остались Тетрадь и фонограф Данковского - которые нельзя оставлять на произвол судьбы.
Может, когда Клара вернется, попросить ее сходить в Управу и забрать материалы о Чуме?..
О чем он только думает! Город вот-вот погибнет, а его занимает только собственное исследование! Дети, оставшиеся в Многограннике - вот что должно его беспокоить! Если снаряды лягут поблизости от башни, та рухнет от одного сотрясения воздуха! И погребет вместе с собою подростков, которым взбрела в голову дикая мысль - сделать башню своим укрытием.
Даниэль вскинулся, пытаясь встать, бежать неведомо куда - на Станцию или к Многограннику - и тут же со стоном рухнул обратно. Голова раскалывалась от боли, его подташнивало, левая рука пульсировала горячими волнами. Похоже, это не трещина, ее все-таки сломали. Если он попытается выйти из своего убежища, то шагов через десять упадет и сможет только ползти.
«Капелла, Капелла, пожалуйста. Уведи детей. Бегите из Многогранника, спасайтесь. Уходите в Степь. Не оставайтесь там, вы погибнете, Капелла, ну пожалуйста, ты же Хозяйка, ты понимаешь, что происходит, ты видишь будущее…»
Бакалавр не рассчитывал на ответ, он просто видел в панических мыслях, как с хрустом ломается опора Многогранника - но на миг на него снизошло ощущение умиротворяющего спокойствия. Теперь он знал, что ему делать - встать и дохромать до дверей. Присесть на крыльце в две ступеньки и терпеливо ждать. Путь от Многогранника до Сгустка отнимает не более получаса.
Тусклое осеннее солнце каплей висело над Степью, закутавшись в серую облачную хмарь.
Мутная болотистая вода хлюпала под ногами. Григорий Филин, известный большинству горожан под кратким прозвищем Грифа, с боем покинул свое жилище и теперь уходил к южным границам Города. Подпаленные гвардейцами Склады горели веселым и жарким пламенем. Взрывались ящики со спиртным, полыхали тюки с пластинами высушенной твири, в воздухе кружили гарь и пепел. Контрабандисты удерживались, покуда хватало сил и патронов, сознавая, что не смогут на равных противостоять Серебряной Бригаде. Скрепя сердце, атаман шайки отдал приказ уходить. Рассеяться по Степи, затеряться в Городе, исчезнуть. Рано или поздно они вновь возьмут свое. Солдаты не смогут поживиться трофеями за счет побежденных. Все, что достанется гвардейцам – обгорелые остовы зданий и вагонов, да хрусткий черный прах обгорелых трав, за которые в Столице можно было выручить кругленькую сумму.
«Это добро прожили – наживем еще», - философски рассудил Гриф.
Ушел он не с пустыми руками, запасливо распихав по карманам золотые вещицы и припрятав ближе к сердцу драгоценную расписку младшего Ольгимского. Неважно, мертв Влад или жив. Бумага подписана его именем, значит, Гриф отыщет способ получить по ней обещанные деньги. Ему бы лишь достичь ближайшего города. Он не страшился долгого перехода через Степь, рассчитывая украсть лошадь на каком-нибудь из кордонных постов. Гвардейцы, кинувшиеся за ним в погоню, уже давно отстали, безнадежно заплутав среди многочисленных протоков, ответвлений и омутов протяженного болота, где брала свое начало Ветка. Контрабандисты знали все здешние тропы и ловушки, и Гриф ничуть не беспокоился о том, как выберется из мешанины качающейся осоки и заиленных ручьев, неотличимых один от другого. Он пробирался сквозь шелестящую траву, не оглядываясь на остающийся позади Город. Былой коновод сожалел разве что о шайке, своей надежной стае, которую теперь приходилось оставить на произвол судьбы. Ну да ничего, ребята тертые, ко всему привычные, справятся. Если выживут, конечно.
А он теперь будет жить вечно. Ну, или очень долго. Он вырвался из липких объятий Песчанки. Теперь от него будет держаться подальше любая хворь и напасть. Он недосягаем для них. Недосягаем, а вскоре станет богат. Ему ведомы тайные пути и связи, следующей весной в Степи вновь зацветет савьюр… Все вернется на круги своя. Так всегда бывает. Одно проигранное сражение – это еще не проигранная война.
«Может, когда-нибудь я даже вернусь сюда», - Гриф мелкими шажками перебрался по шаткому настилу гати с одного крохотного островка на другой. Больше всего он опасался потерять равновесие или оступиться – голова все еще кружилась, и порой очертания предметов в глазах двоились и троились, так что он не знал, на какую из досок ступить.
Болото окружало человека, шелестя, булькая и вздыхая о чем-то своем. Где-то в зыбких глубинах притаились болотные ведьмы, где-то заполошно раскричалась выпь. Контрабандист целеустремленным кабаном пер к югу, держась нужной тропинки – пока та, вильнув, неожиданно не оборвалась прямо у него под ногами.
- Что за хрень?.. – недоуменно вопросил у хмурого неба и плоской болотистой равнины Гриф. Тропинка должна была увести его дальше, это была надежная, крепкая тропа, пробитая не одним поколением скупщиков трав, идущих в Степь. Она вела на сушу, к твердой земле и спасению.
Гриф огляделся, выискивая знакомые ориентиры. Жердины-вехи с привязанными ленточками. Стоячие камни, невесть каким образом не погрузившиеся в топь. Ему показалось, он даже различает тусклый солнечный отблеск на тонком шпиле Станции. Все было таким привычным – и вместе с тем подернутым сизой дымкой обманчивого тумана. Того, что вынуждает человека кружить и кружить вокруг одного и того же места, не в силах выйти на верную дорогу. Того, что сводит заплутавшего на болотах путника с ума. Но ведь он, Гриф, не таков. Он не позволит болотам заморочить себе голову липким чародейством. Не для того он остался в живых, чтобы сгинуть, может статься, в нескольких десятках шагов от твердой земли!
Контрабандист упрямо зашагал вперед, вытаскивая увязающие ноги из бурой жижи и с хрустом ломая подмерзшие стебли камыша. Где-то на самой грани слуха комариным назойливым звоном ныли приглушенные, неразборчивые голоса – но Гриф решительно приказал им заткнуться. Он уже видел ее впереди, эту полоску чахлых, облетевших к осени ольховых деревьев, означавшую твердую почву. Она маячила впереди, такая близкая и недосягаемая, и Гриф устремился к ней. Ноги запутались в спутанной, волглой траве – и Филин грохнулся ничком, расплескав болотистую воду.
Он еще ругался и возился, пытаясь, встать, когда они появились из зарослей, окружив его. Приземистые олонги в черных хламидах и белых безликих масках. Девушки-степнячки, дочери Трав и Ветров, мрачные и хмурые, с жердинами в руках. Меткий удар тяжелой палкой по локтю вынудил Грифа с приглушенным воем рухнуть лицом в мокрую траву. Контрабандист умел с полуслова понимать намеки, больше не пытаясь подняться. Он слаб, ему сейчас не тягаться с пятеркой ополоумевших девок, вооруженных дубинками и ловких, как кошки. Может, получится договориться?
- Что я вам сделал? – пробулькал он, с отвращением выплевывая попавшую в рот траву. – Мы всегда жили в мире. Если б не я, вы до сих пор прозябали бы в своих стойбищах! Я щедро платил вам за травы, заступался за вас и помогал в тяжелые годы. И вот чем вы отплатили за мою доброту! Неужто народу Степи совсем неведома благодарность? Дайте мне уйти, это все, что мне нужно!
- Ты скупал наши травы и продавал их тем, кто желал лишь забвения и удовольствия, - проскрипел один из олонгов, бесформенный балахон с бледным пятном вместо лица. – Год за годом ты покупал твирь и наших дочерей. Ты сделал наших танцовщиц шлюхами для своих людей. Ты погубил наши души, сделав их мягкими и слабыми, - подхватил сборщик трав, стоявший рядом. - Навсегда сделал нас зависимыми от тебя. От твоих денег. Твоих лекарств для наших детей, - невозможно было понять, от кого из олонгов исходит скребущий, шепчущий голос. - Твоих украшений для наших женщин и оружия для наших мужчин. Ты сделал травы Степи всего лишь дорогим товаром. Ты убил нас. Убил сущность детей Матери Степей. Мы просто земные черви, приносящие тебе доход. Но твой Город погибнет, а Степь останется. Ты умрешь вместе с Городом. Ты умрешь. Умрешь. Ты не станешь частью Степи, тебя примет зловонное болото. Ты умрешь. Умрешь…
Они твердили свои угрозы, а Гриф, подобрав под себя руки и ноги, оттолкнулся, сделав жабий прыжок и повалив ближайшую к нему девушку. Степнячка зашипела, царапая ему лицо и выдираясь, и тогда ее подруга, раскрутив дубинку, с размаху ударила Григория по затылку. Звук вышел сухой и четкий, словно кто-то расколол сильными пальцами гигантский орех.
Жерди поднимались и опускались, летели кровавые капли, слышалось тяжелое дыхание, но криков не было.
Когда степнячки расступились, олонги склонились над неподвижным, изломанным телом. Из недр холщовых балахонов явились изогнутые бронзовые ножи, те, которыми Шепчущиеся-с-Травами бережно подрезали стебли кровавой твири.
Олонги разрубили тело Григорий Грифа, побросав куски в болото.
Одна из танцовщиц отыскала расписку Младшего Ольгимского и разорвала ее, бросив никчемные бумажные кусочки ветру. Он подхватил их, разметав среди пучков гниющей осоки и камыша.
Завершив свой труд, олонги и Дочери Трав ушли. Темнело, низко нависшие тучи пролились дождем. В Городе по-прежнему что-то горело, но болото оставалось бесстрастным и равнодушным, каким оно было испокон веков.
Глава 27.
Оглавление.
Черная целлулоидная пленка крутится, послушно запечатлевая оказавшиеся перед раскачивающимся объективом случайные сцены.
Удары. Падение. Черно-зеленые квадраты уплывают назад, на них остается прерывистая бурая полоса. Крики, выстрелы, звон бьющегося стекла. Раскачивающееся оранжевое пятно. Периоды краткого просветления, когда Даниэль, подвывая и скрипя зубами, дополз до стены и забился в угол. Черно-алая темнота под веками. Спазмы, тошнотворная слабость при малейшей попытке шевельнуть левой рукой. Вялое онемение, охватившее челюсть и левую скулу, похожее на действие новокаина в зубоврачебном кабинете. Смутно припоминалось, что «заморозку» произвел врезавшийся в лицо приклад карабина. Боль в ребрах, невозможность вдохнуть полной грудью. Мысль, отдающаяся частыми толчками крови в висках: «У них нет приказа. Обстрел не начнется без заверенного разрешения. А я его спрятал. Убил Пепла и спрятал приказ о разрушении Города. Наверное, меня скоро расстреляют. Или повесят. Но приказа нет. Отсрочка. Не спасение, но отсрочка».
читать дальшеБакалавр терял сознание, приходил в себя и снова проваливался в мучительно-вязкое полузабытье. В бреду Даниэль яростно спорил с Капеллой Ольгимской, доказывая, что вмешательство Судьбы здесь не при чем. Это был его собственный выбор. Дурацкий, основанный на доводах эмоций, а не логики, но выбор. Капелла кивала, а потом неожиданно встала из-за стола и ушла. Раздосадованный внезапно прервавшейся беседой бакалавр ринулся следом, не смог подняться со стула - и в очередной раз вспомнил, где находится.
Его швырнули в карцер Управы - камеру, похожу на клетку в зверинце, с решеткой вместо одной из стен. Маленький тихий Город не нуждался в тюрьме, ему было достаточно пяти камер - для предварительного заключения редких подсудимых перед судебным заседанием, для пьяных буянов и пойманных на горячем воришек. Данковский корчился в дальнем углу камеры, отчаянно сражаясь с намерением своего организма вывернуться наизнанку.
Организм одержал верх.
Шипя и чертыхаясь, Даниэль отполз подальше от зеленоватой лужицы. Рот наполнился отвратительно кислым привкусом.
Миновала вечность. Другая. В коридоре с белеными стенами мерно жужжал, выгорая, прицепленный к крюку керосиновый фонарь. Балансирующий на грани яви и обморока разум Данковского изнемогал в тщетных попытках представить, что сейчас творится в Городе и что ждет его самого. Явятся ли за ним гвардейцы в прорезиненных защитных костюмах, чтобы вздернуть на площади за убийство своего командира? Пристрелят его здесь, чтобы не возиться - или просто забудут, оставив подыхать в подвале?
На другом конце земли грохнула о косяк дверь. Глухо затопали приближающиеся по коридору шаги. Вот и все. О нем вспомнили. Блестящая карьера столичного бакалавра Данковского оборвалась в самом расцвете, да еще столь нелепым и недостойным образом. Звенели ключи, явившийся по его душу перебирал связку в поисках ключа от камеры. Лязгнул замок, надрывно заскрипела отодвигаемая по направляющим дверь решетки. Пара рук подхватила лежавшего бакалавра под мышки и под аккомпанемент натужного выдоха усадила в более-менее вертикальное положение.
Прижавшиеся к его вискам и щекам ладони были воистину ледяными. Не просто холодная человеческая плоть, но насквозь промороженные сосульки, прямиком с высокогорных ледников, с запахом влажной земли и гниющей травы. Кожу отчаянно защипало, по телу девятым валом пронеслась мерзлая волна, скрутившая внутренности в тугой узел - но прочистившая сознание и отогнавшая боль в дальний угол. Стиснутое обжигающим холодом сердце пропустило пару ударов, опомнилось и судорожно заколотилось о ребра, гоня по жилам застывшую кровь.
- Пей, - в разбитые губы ткнулось латунное горлышко фляги. Данковский послушно глотнул. Щедро разбавленная бренди твириновка комком расплавленного свинца ухнула в опустошенный желудок. Бакалавр мучительно закашлялся, сквозь повисшие на ресницах слезы пытаясь разглядеть, кто сидит на корточках напротив него. Неужели гвардейцы решили перед казнью привести жертву в себя - чтобы экзекуция выглядела более наглядной? - С возвращением в мир живых.
У нее были серые глаза, обведенные яркой зеленой каймой. Курносый носик с россыпью бледных веснушек и чуть задранная верхняя губа, открывающая блестящие мелкие зубы. Она носила великоватый ей бушлат с чужого плеча и юбку из плотного твида. Вязаная шапочка выцветшего цвета бордо, яркий алый шарф, обмотанный вокруг воротника. Заштопанные на коленях красные чулки, крепкие дорожные ботинки с высокими голенищами и шнуровкой, так ценимые шпаной за окованный железом носок, незаменимый в уличных драках.
Она походила на уличную кошку, вечно пребывающую начеку, всегда готовую огрызнуться, подраться за лакомый кусок с более слабым или удрать от более сильного противника - с ее вытянутыми к вискам настороженными глазами и треугольным личиком.
За ней тянулся шлейф пугающих слухов и зловещих россказней. Мясники из Термитника называли ее порождением разлагающихся в земле костей, пустых могил и холодного ветра. Они твердили, что бродяжка не добралась в Город с одним из последних товарных составов, а темной ветреной ночью пришла со стороны кладбища, выбравшись из свежей могилы в земле.
Комендант Сабуров и его жена так привязались к одинокой девушке, что были готовы удочерить ее и принять в семью - пока приемыш вдрызг не разругался с Катериной, обвинив старую Хозяйку в том, что та не обладает даже крупицей магического дара. Девушка убежала из Стержня и с тех пор жила сама по себе. Даниэль порой замечал ее - в толпе, собравшейся посмотреть на казни Поджигателей, сидящей на каменном парапете набережной, бесстрашно бродящей по выгоревшим кварталам или помогавшей мортусам, собирающим тела умерших от Язвы.
Подростки Города не водили с ней дружбы и старались держаться от бродяжки подальше.
- К-клара? - с трудом выговорил бакалавр.
- Ты недоволен? - дернула узким плечом несостоявшаяся приемная дочь покойного Сабурова. - По-моему, в твоем положении человек будет рад любой дружеской руке. Как ты себя чувствуешь?
- Как таракан, раздавленный Северным экспрессом, - Даниэль еще раз приложился к фляге и осторожно провел языком по зубам. Оба передних зуба на верхней челюсти ощутимо пошатывались. Бакалавр отвернулся, неловко сплюнув на серый бетонный пол красной кляксой - яркой, как шарф Клары.
- Остришь? Это хорошо, - одобрительно кивнула девушка. - Тогда второй вопрос - сможешь идти? Я подставлю тебе плечо помощи, но силенок у меня, сам понимаешь, немного.
- Еще не знаю, - бакалавру удалось подтянуть под себя ноги, но попытка встать, цепляясь за стену и руку Клары, закончилась полнейшим провалом. Вспышки острейшей боли в левой руке, настойчиво требовавшей перевязки и покоя, доказывали, что по меньшей мере одна из костей треснула. - Нет. Пока не могу.
- Тогда обождем, - легко согласилась Клара, присаживаясь на узкую койку, привинченную к стене камеры.
- Как ты сюда попала? - наконец сформулировал не дававший ему покоя вопрос Даниэль.
- Разбила окно в дамском туалете, что на первом этаже, и влезла, - чинно сообщила Клара. - Люблю ходить неизбитыми путями. Хотя вообще-то Управа пустует. После внезапной кончины генерала его подчиненные наскоро собрались и убрались к Станции. Сдается мне, бравые ребятки Серебряной Бригады не слишком представляют, чем бы заняться в зараженном городе. Они разграбили и подожгли Склады, потом принялись взламывать сейфы в местном банке, но дальше этого их воображение не пошло. Думаю, они проторчат на Вокзале до завтрашнего утра - а утром боги войны в лице майора Штольца начнут обрабатывать Город. К этому времени я хочу оказаться где-нибудь подальше.
- Откуда ты знаешь, что намерены делать артиллеристы? - опешил бакалавр. Клара потянула себя за оттопыренную верхнюю губку, задумчиво хмыкнула:
- Скажем так, я люблю копаться в чужих секретах. И знаю много того, что знать не положено. Тебе это так важно? Я тебе жизнь спасла - иначе ты так бы и остался под развалинами Управы - а ты все спрашиваешь и спрашиваешь.
- Я любопытный, - отпарировал Даниэль. - И я ценю твои старания. Давай-ка попробуем еще разок поставить меня на ноги.
Эта попытка оказалась более удачной - не считая того, что бакалавра шатало из стороны в сторону, и порой он грузно наваливался на Клару, прижимая недовольно ворчавшую девушку к стене. С упорством муравья Клара проволокла бакалавра вверх по короткой и крутой лестнице - для девушки ее лет и сложения бродяжка оказалась сильной и выносливой.
Карцер располагался в дальнем конце одного из коридоров на первом этаже. Они добрались до выводящих в холл дверей, где Клара прислонила свой живой груз к стене, отправившись на разведку. Вернулась обрадованной - вестибюль пустовал, гвардейцы так спешили покинуть здание, что даже бросили громоздкий телеграфный аппарат. Клара обхватила Данковского за талию и потащила дальше - вниз по ступенькам, через опустевший двор Управы, прочь и дальше, тихо шипя сквозь зубы. Даниэль успел оглянуться, заметив, что солдаты не убрали трупы женщин, только накрыли их брезентом. Из-под складок торчала нога Анны в замшевом сапожке, украшенном бархатным бантом. Интересно, забрали они тело генерала - или Пепел так и остался лежать в кабинете Сабурова, по соседству с мертвой Аглаей Лилич?
* * *
Клара привела его в пустующий Сгусток, до которого от Управы было рукой подать. Обошла дом по задворкам, тяжелым ботинком высадила дверной витраж, открыла замок и втащила бакалавра в бывшие комнаты прислуги Ольгимских. Принесла кувшин с чистой водой и полотенца, помогла ему смыть запекшуюся кровь с лица и сочувственно присвистнула:
- Ты смахиваешь на агитационный плакат «Они позорят наше общество». Жаль, но ни льда, ни свежего мяса я тебе раздобыть не смогу. Разве что свинцовую примочку - но мне как-то не верится в ее чудодейственные свойства.
- Ничего, потерплю, - Даниэль с величайшим облегчением добрался до просевшего диванчика и улегся. - Мне бы вздремнуть пару часов - наверное, тогда я буду чувствовать себя куда лучше. Могу я спросить о твоих планах?
Клара потеребила бахрому на концах шарфа, нахмурилась, размышляя:
- Завтра ранним утром я сделаю отсюда ноги. Горожане, кто уцелел и способен ходить, пытаются удрать на юг, мимо Станции и через болота. Гвардейцы отстреливают их, как зайцев на загонной охоте. Я пойду на север, через Горхон - там никто не догадался выставить дозоры. Хочешь со мной? - она склонила голову набок, вопросительно глядя на Даниэля серыми глазами в зеленых ободках.
- Я не очень хорошо знаю тебя, но мне кажется - ты привыкла сама заботиться о себе и не слишком нуждаешься в обществе, - осторожно начал Данковский. - В моем нынешнем состоянии я скорее буду мешать тебе, нежели помогать. Я не смогу защитить тебя или нести большой груз…
- Да, такая я и есть, - подтвердила Клара. - Только вдобавок ко всему прочему еще и очень упрямая, - она ухмыльнулась. - Всегда делаю то, что хочу и как хочу. Ты кажешься мне подходящей компаний, - она встала. - Оставайся здесь. Поспи. В Городе затишье, тебе ничего не грозит. Я пойду, отыщу в лавках какие-нибудь дорожные мешки. Запасусь провизией и водой, часа через два вернусь.
Убедившись, что подопечный неплохо устроен, Клара ушла. В окно бакалавр видел промельк ее алого шарфа, когда бродяжка ловко протиснулась между чугунными стеблями декоративной решетки на улицу.
Даниэль пребывал в полнейшей растерянности и недоумении. Он совершенно не представлял причин, по которым Клара решила взять на себя заботу о нем. Его настораживали ее туманные замечания и то, что она слишком много знала. Бродяжка походила на Инквизитора - столь же решительная, целеустремленная и не желающая замечать препятствий на пути. Клара составила разумный план собственного спасения из Города и четко следовала ему.
Бакалавру вспомнилось, что городские подростки называли Клару Самозванкой. Весьма странная и вызывающая кличка, ведь самозванец - человек, своевольно присвоивший себе имя или титул, на которые не имеет законного права. Что присвоила себе Клара, какое имя? Кто она, откуда взялась в Городе, давно ли бродяжничает и почему? В стране достаточно приютов для сирот и брошенных детей, там ей охотно дали бы кров и позаботились о ее будущем…
Размышления бакалавра приняли иной оборот. Будущее. Будущий вечер и грядущее утро. Пепел мимоходом бросил, что рассчитывает начать обстрел Города с утра. Его слова косвенно подтвердила подозрительно осведомленная девушка Клара, твердо намеренная покинуть Город до начала бомбардировки. Заверенное парламентское постановление осталось лежать в Управе, вряд ли кто из гвардейцев нашел его. Там же остались Тетрадь и фонограф Данковского - которые нельзя оставлять на произвол судьбы.
Может, когда Клара вернется, попросить ее сходить в Управу и забрать материалы о Чуме?..
О чем он только думает! Город вот-вот погибнет, а его занимает только собственное исследование! Дети, оставшиеся в Многограннике - вот что должно его беспокоить! Если снаряды лягут поблизости от башни, та рухнет от одного сотрясения воздуха! И погребет вместе с собою подростков, которым взбрела в голову дикая мысль - сделать башню своим укрытием.
Даниэль вскинулся, пытаясь встать, бежать неведомо куда - на Станцию или к Многограннику - и тут же со стоном рухнул обратно. Голова раскалывалась от боли, его подташнивало, левая рука пульсировала горячими волнами. Похоже, это не трещина, ее все-таки сломали. Если он попытается выйти из своего убежища, то шагов через десять упадет и сможет только ползти.
«Капелла, Капелла, пожалуйста. Уведи детей. Бегите из Многогранника, спасайтесь. Уходите в Степь. Не оставайтесь там, вы погибнете, Капелла, ну пожалуйста, ты же Хозяйка, ты понимаешь, что происходит, ты видишь будущее…»
Бакалавр не рассчитывал на ответ, он просто видел в панических мыслях, как с хрустом ломается опора Многогранника - но на миг на него снизошло ощущение умиротворяющего спокойствия. Теперь он знал, что ему делать - встать и дохромать до дверей. Присесть на крыльце в две ступеньки и терпеливо ждать. Путь от Многогранника до Сгустка отнимает не более получаса.
Тусклое осеннее солнце каплей висело над Степью, закутавшись в серую облачную хмарь.
* * *
Мутная болотистая вода хлюпала под ногами. Григорий Филин, известный большинству горожан под кратким прозвищем Грифа, с боем покинул свое жилище и теперь уходил к южным границам Города. Подпаленные гвардейцами Склады горели веселым и жарким пламенем. Взрывались ящики со спиртным, полыхали тюки с пластинами высушенной твири, в воздухе кружили гарь и пепел. Контрабандисты удерживались, покуда хватало сил и патронов, сознавая, что не смогут на равных противостоять Серебряной Бригаде. Скрепя сердце, атаман шайки отдал приказ уходить. Рассеяться по Степи, затеряться в Городе, исчезнуть. Рано или поздно они вновь возьмут свое. Солдаты не смогут поживиться трофеями за счет побежденных. Все, что достанется гвардейцам – обгорелые остовы зданий и вагонов, да хрусткий черный прах обгорелых трав, за которые в Столице можно было выручить кругленькую сумму.
«Это добро прожили – наживем еще», - философски рассудил Гриф.
Ушел он не с пустыми руками, запасливо распихав по карманам золотые вещицы и припрятав ближе к сердцу драгоценную расписку младшего Ольгимского. Неважно, мертв Влад или жив. Бумага подписана его именем, значит, Гриф отыщет способ получить по ней обещанные деньги. Ему бы лишь достичь ближайшего города. Он не страшился долгого перехода через Степь, рассчитывая украсть лошадь на каком-нибудь из кордонных постов. Гвардейцы, кинувшиеся за ним в погоню, уже давно отстали, безнадежно заплутав среди многочисленных протоков, ответвлений и омутов протяженного болота, где брала свое начало Ветка. Контрабандисты знали все здешние тропы и ловушки, и Гриф ничуть не беспокоился о том, как выберется из мешанины качающейся осоки и заиленных ручьев, неотличимых один от другого. Он пробирался сквозь шелестящую траву, не оглядываясь на остающийся позади Город. Былой коновод сожалел разве что о шайке, своей надежной стае, которую теперь приходилось оставить на произвол судьбы. Ну да ничего, ребята тертые, ко всему привычные, справятся. Если выживут, конечно.
А он теперь будет жить вечно. Ну, или очень долго. Он вырвался из липких объятий Песчанки. Теперь от него будет держаться подальше любая хворь и напасть. Он недосягаем для них. Недосягаем, а вскоре станет богат. Ему ведомы тайные пути и связи, следующей весной в Степи вновь зацветет савьюр… Все вернется на круги своя. Так всегда бывает. Одно проигранное сражение – это еще не проигранная война.
«Может, когда-нибудь я даже вернусь сюда», - Гриф мелкими шажками перебрался по шаткому настилу гати с одного крохотного островка на другой. Больше всего он опасался потерять равновесие или оступиться – голова все еще кружилась, и порой очертания предметов в глазах двоились и троились, так что он не знал, на какую из досок ступить.
Болото окружало человека, шелестя, булькая и вздыхая о чем-то своем. Где-то в зыбких глубинах притаились болотные ведьмы, где-то заполошно раскричалась выпь. Контрабандист целеустремленным кабаном пер к югу, держась нужной тропинки – пока та, вильнув, неожиданно не оборвалась прямо у него под ногами.
- Что за хрень?.. – недоуменно вопросил у хмурого неба и плоской болотистой равнины Гриф. Тропинка должна была увести его дальше, это была надежная, крепкая тропа, пробитая не одним поколением скупщиков трав, идущих в Степь. Она вела на сушу, к твердой земле и спасению.
Гриф огляделся, выискивая знакомые ориентиры. Жердины-вехи с привязанными ленточками. Стоячие камни, невесть каким образом не погрузившиеся в топь. Ему показалось, он даже различает тусклый солнечный отблеск на тонком шпиле Станции. Все было таким привычным – и вместе с тем подернутым сизой дымкой обманчивого тумана. Того, что вынуждает человека кружить и кружить вокруг одного и того же места, не в силах выйти на верную дорогу. Того, что сводит заплутавшего на болотах путника с ума. Но ведь он, Гриф, не таков. Он не позволит болотам заморочить себе голову липким чародейством. Не для того он остался в живых, чтобы сгинуть, может статься, в нескольких десятках шагов от твердой земли!
Контрабандист упрямо зашагал вперед, вытаскивая увязающие ноги из бурой жижи и с хрустом ломая подмерзшие стебли камыша. Где-то на самой грани слуха комариным назойливым звоном ныли приглушенные, неразборчивые голоса – но Гриф решительно приказал им заткнуться. Он уже видел ее впереди, эту полоску чахлых, облетевших к осени ольховых деревьев, означавшую твердую почву. Она маячила впереди, такая близкая и недосягаемая, и Гриф устремился к ней. Ноги запутались в спутанной, волглой траве – и Филин грохнулся ничком, расплескав болотистую воду.
Он еще ругался и возился, пытаясь, встать, когда они появились из зарослей, окружив его. Приземистые олонги в черных хламидах и белых безликих масках. Девушки-степнячки, дочери Трав и Ветров, мрачные и хмурые, с жердинами в руках. Меткий удар тяжелой палкой по локтю вынудил Грифа с приглушенным воем рухнуть лицом в мокрую траву. Контрабандист умел с полуслова понимать намеки, больше не пытаясь подняться. Он слаб, ему сейчас не тягаться с пятеркой ополоумевших девок, вооруженных дубинками и ловких, как кошки. Может, получится договориться?
- Что я вам сделал? – пробулькал он, с отвращением выплевывая попавшую в рот траву. – Мы всегда жили в мире. Если б не я, вы до сих пор прозябали бы в своих стойбищах! Я щедро платил вам за травы, заступался за вас и помогал в тяжелые годы. И вот чем вы отплатили за мою доброту! Неужто народу Степи совсем неведома благодарность? Дайте мне уйти, это все, что мне нужно!
- Ты скупал наши травы и продавал их тем, кто желал лишь забвения и удовольствия, - проскрипел один из олонгов, бесформенный балахон с бледным пятном вместо лица. – Год за годом ты покупал твирь и наших дочерей. Ты сделал наших танцовщиц шлюхами для своих людей. Ты погубил наши души, сделав их мягкими и слабыми, - подхватил сборщик трав, стоявший рядом. - Навсегда сделал нас зависимыми от тебя. От твоих денег. Твоих лекарств для наших детей, - невозможно было понять, от кого из олонгов исходит скребущий, шепчущий голос. - Твоих украшений для наших женщин и оружия для наших мужчин. Ты сделал травы Степи всего лишь дорогим товаром. Ты убил нас. Убил сущность детей Матери Степей. Мы просто земные черви, приносящие тебе доход. Но твой Город погибнет, а Степь останется. Ты умрешь вместе с Городом. Ты умрешь. Умрешь. Ты не станешь частью Степи, тебя примет зловонное болото. Ты умрешь. Умрешь…
Они твердили свои угрозы, а Гриф, подобрав под себя руки и ноги, оттолкнулся, сделав жабий прыжок и повалив ближайшую к нему девушку. Степнячка зашипела, царапая ему лицо и выдираясь, и тогда ее подруга, раскрутив дубинку, с размаху ударила Григория по затылку. Звук вышел сухой и четкий, словно кто-то расколол сильными пальцами гигантский орех.
Жерди поднимались и опускались, летели кровавые капли, слышалось тяжелое дыхание, но криков не было.
Когда степнячки расступились, олонги склонились над неподвижным, изломанным телом. Из недр холщовых балахонов явились изогнутые бронзовые ножи, те, которыми Шепчущиеся-с-Травами бережно подрезали стебли кровавой твири.
Олонги разрубили тело Григорий Грифа, побросав куски в болото.
Одна из танцовщиц отыскала расписку Младшего Ольгимского и разорвала ее, бросив никчемные бумажные кусочки ветру. Он подхватил их, разметав среди пучков гниющей осоки и камыша.
Завершив свой труд, олонги и Дочери Трав ушли. Темнело, низко нависшие тучи пролились дождем. В Городе по-прежнему что-то горело, но болото оставалось бесстрастным и равнодушным, каким оно было испокон веков.
Глава 27.
Оглавление.
@темы: фанфики