Расположенное в самом центре Города недвижимое имущество семейства Ольгимских обегала кажущаяся бесконечной ограда из тонких медных прутьев, выкрашенных под бронзу. Бакалавр шагал к въездным воротам, а величественный особняк неспешно поворачивался перед ним то одним, то другим боком.
Демонстрируя рустованный алый и серый гранит, золотистый песчаник наличников, огромные скругленные оконные проемы в медных переплетах и покатую черепичную крышу со множеством труб. Благородный камень пятнали размытые следы копоти. Окна верхнего и нижнего этажей щерились выбитыми стеклами, осколки звонко хрустели под ногами. Память Факельной Ночи, когда собравшаяся толпа забросала особняк самодельными зажигательными бомбами.
Разъяренных и перепуганных горожан можно было понять. Понять и отчасти оправдать. Не в силах одолеть болезнь, они покарали тех, кого сочли виновниками обрушившейся на Город напасти.
Натужно скрипя, на самой высокой башенке Сгустка вращался большой жестяной флюгер в виде пирамидки из стоящих друг на друге животных. Бык, овца, поросенок, курица с зажатой в клюве стрелкой. Символ огромных скотобоен под названием Термитник, потомственного владения и залога процветания дома Ольгимских. Колбаса, отбивные и сосиски от Ольгимских, ваших лучших друзей. Нарядные пакеты с мордочкой улыбающегося пестрого теленка, вьющаяся золотая ленточка-баннероль, «Лучшее для вашего стола, в праздники и будни». Россыпь медалей международных выставок. Бойни, исправно предоставлявшие рабочие места поколениям горожан. Успешное и процветающее предприятие, благодаря настойчивости управляющих которого к Городу протянули железнодорожную ветку.
Бойни, откуда выползла Чума. Бойни, ставшие могильником.
читать дальшеЕсли верить устойчивым слухам и имевшимся на руках бакалавра доказательствам, первоначальная вспышка Песчанки произошла именно здесь - в приземистых, протяженных корпусах красно-коричневого кирпича, выкрошившегося от ветра и дождей. Раз в десятилетие владельцы фабрики принимали отчаянную и безнадежную попытку окрасить строения в приятный глазу цвет, но краска стремительно облезала, отшелушивалась, повисала на стенах рваными хлопьями и лоскутами, как кожа умирающего от Чумы в последней стадии заболевания. Еще были бесконечные склады готовой и просроченной продукции, цеха, где вымачивались содранные шкуры и коптились потроха, вокруг которых густым облаком висела кисловатая вонь, а земля раскисала от впитавшейся в нее бычьей крови. Буроватая жижа стекала в неглубокий Горхон и его притоки, растворяясь в желтоватой воде, окружая отмели грязно-желтой пеной, плывущей вниз по течению.
Совет директоров предприятия во главе с Ольгимским был всемогущ и всесилен. Налетавшие из Столицы с инспекцией безжалостные санитарные надзиратели увозили с собой подписанные чеки и сведения о щедрых пожертвованиях господ Ольгимских на благотворительность и развитие Города. После шумных банкетов и отбытия гостей все оставалось по-прежнему. Помутневшая от бычьей крови вода струилась между поросших твирью и ковылем невысоких холмов с плоскими вершинами, где высились покосившиеся камни-кромлехи с выбитыми клинообразными знаками, похожими на древние тавро для клеймения быков.
В самом начале эпидемии Ольгимский-старший распорядился замкнуть Термитник. Вместе с работавшими там мясниками, их семьями, родней и всеми, кто укрылся в Долгом и Коротком корпусах огромных скотобоен. Надеясь, что демон болезни пожрет самое себя и сгинет, захлебнувшись человеческой плотью. Бакалавр невольно содрогался только при одной попытке представить, что творилось в наглухо запечатанных зданиях, где оказались запертыми несколько сотен человек - безо всякой надежды на помощь, наедине с неуловимой Песчанкой, всякий час неумолимо собиравшей свою жатву.
Язва недолго позволила держать себя взаперти. Скудное оцепление вокруг Термитника физически не могло удержать под контролем многочисленные входы и выходы фабрики, не говоря уж о подземных туннелях между цехами. Обреченные смерти мясники сумели отыскать выход. Беглецы рассеялись по примыкавшим к бойням Кожевенникам и Дубильщикам, где проживали большинство работников Термитника. Горожане, прознав об этом и словно утратив рассудок, скопом ринулись в Кожевенники, устроив настоящую облаву на выживших, убивая всех без разбора, поджигая дома, где скрывались уцелевшие беглецы. Не отличая больных от здоровых, взрослых от детей.
Позже эту ночь назвали Факельной.
Бакалавр понимал, что один человек не смог бы противостоять обезумевшей толпе - и все же по сей день упрекал себя за то, что остался в стороне, вняв уговорам и рыданиям Евы. Всю ночь до них доносились частые хлопки выстрелов, над черными крышами метались языки пламени, обрисовывая огромный уродливый горб крыши Термитника. Истошно кричали люди - погибая и торжествуя. Беззвучно плакала Ева, в оконных стеклах отражался огонь и кривлялись тени.
К утру погромы закончились - вмешалась Добровольная дружина. По Городу плыл пахнущий гарью серый туман, Дубильщики и Кожевенники превратились в закопченные, дымящиеся развалины. На улицах люди шарахались друг от друга, опасаясь встретиться взглядом. Мортусы вывозили на городскую окраину обугленные трупы, сваливая их в наскоро выкопанные длинные рвы, мародеры спешили поживиться тем, что уцелело на пепелище. Сабуров попытался отыскать и задержать шайку Поджигателей, но не преуспел, ограничившись тем, что распорядился вздернуть всех, схваченных дружинниками на месте преступления. Консервация Термитника и поджоги в зараженных кварталах не помогли - Песчанка проскользнула у погромщиков межу пальцев, яростно набросившись на Город.
Прибывший Инквизитор разогнал оцепление и распорядился снять печати на дверях боен. Бакалавр присутствовал при этом. Первое, что предстало его взгляду - аккуратно сложенные в огромных цехах первого этажа трупы. Ровные ряды мертвецов, укрытых полотнищами брезента. Аппетитный запах корицы, смешавшийся с прогорклой кислотой разлагающейся крови и резью средства для истребления наружных паразитов у крупного рогатого скота - мясники пили эту разъедающую внутренности отраву, веря, что она может одолеть Песчанку. Многих тошнило. Сабуров торчал в дверях, заложив руки за спину, прямой, точно аршин проглотил. В полутьме по сетчатке ослепительно-болезенными сполохами ударяли вспышки магния - фотограф из сопровождения Инквизитора дотошно запечатлевал бесчисленные холмики в загонах для скота.
Решетчатые ворота Сгустка, украшенные вензелем семьи Ольгимских, стояли нараспашку. Ветер гонял по захламленному двору опавшие листья вперемешку с обрывками бумаги. Обезумевшая толпа в попытке разгромить особняк ворвалась на первый этаж, круша все, что подвернется под руку, разбивая в щепки мебель и вышвыривая обломки на улицу. Данковский обогнул лежавший кверху дверцами огромный шифоньер с зарубками от топора на стенках, машинально поднял и расправил зацепившийся за угол шкафа скомканный лист. Фактурный счет-накладная, килограммы, тонны и цифры с множеством нулей. Невесть зачем бакалавр сложил из бумаги птичку и запустил ее в звездчатую дыру бывшего оконного стекла. Птичка впорхнула внутрь и исчезла в темноте.
Массивная дверь черного дерева с металлическими накладками в виде голов животных распахнулась от первого же прикосновения. Стоя посреди просторного вестибюля, бакалавр в замешательстве огляделся, не зная, куда, собственно, идти дальше. По вестибюлю словно пронеслось стадо бешеных быков, запачкав мраморные полы грязью и скрутив медные перила ведущей на второй этаж лестницы в безумную спираль. В неприкосновенности осталась разве что массивная люстра в виде виноградной лозы со множеством гроздьев-лампочек. Лампы не горели, холл освещался косыми солнечными лучами, дробившимся в разбитых стеклах.
- Эй, есть кто живой? - окликнул бакалавр. - Господин Ольгимский, вы здесь? Эй! Это я, Данковский!
- Сюда, - гулко и глухо разнеслось по холлу. Определив источник звука, Даниэль прошагал наискосок через вестибюль к приоткрытой дверце, из-под которой вытекала лужица оранжевого света.
Он угодил в комнатушку без окон, освещенную гудящей керосиновой лампой. Выкрашенные суриком плетеные кресла, место которым на садовой террасе, а не в доме, ломберный столик с полудюжиной пустых бутылок и уцелевший горшок с декоративной юккой. Среди темно-зеленых листьев оранжево пламенели созревшие ягоды.
Одно из кресел занимала грузная, расплывшаяся фигура, зябко кутавшаяся в просторный меховой балахон - навроде тех, что степные кочевники напяливают зимой. Ольгимский-старший, более известный под заглазным прозвищем Тяжелый Влад, некогда процветающий промышленник и первый городской делец. Куполообразная лысая макушка, обрюзгшее с годами лицо, заметные мешки под желтовато-карими, навыкате, глазами, кривая трещина рта. Сложенные на обширном чреве руки, переплетенные пальцы заметно подрагивают.
- Мэтр, - многие из горожан, с которыми бакалавру довелось свести знакомство, разительно переменились за эти дни, но Ольгимский изменился сильнее всех. Вместо благообразного предпринимателя, являвшего собой образец успешного провинциального торговца, перед Даниэлем сидел человек, окончательно утративший опору в жизни. Человек, потерявший все - все до последней мелкой монеты и последнего проблеска надежды. Зная о поступках этого человека, бакалавр испытывал к нему невольное отвращение - но сейчас оно отступило в сторону, уступив место робкому сочувствию. Насколько проще ненавидеть того, кто уверенно стоит на ногах и способен ответить ударом на удар, но не того, чья жизнь сметена лавиной.
Ну, если не задумываться о том, что Ольгимский собственными руками дал толчок лавине, погубившей Город.
- Господин Ольгимский, - в случае необходимости Даниэль мог подпустить в голос металла. - Мне передали, вы хотели меня видеть?
- Да вы садитесь, мэтр, - Тяжелый Влад безуспешно попытался изобразить прежнее радушие. Голос у него осип, сделавшись низким и порой неразборчивым. - Чего ж стоять-то, в ногах правды нет…
Садиться Даниэлю не хотелось. Он лишь оперся на спинку жалобно скрипнувшего садового кресла.
- Виделись с комендантом? - Ольгимский напрочь игнорировал холодность гостя.
- Да, - кивнул мэтр, добавив: - Сразу после того, как мы расстались, за ним пришли люди Инквизитора.
- Моя очередь будет следующей, - торговец на миг прикрыл глаза набрякшими веками. - Этого следовало ожидать. Сабуров выполнил мою просьбу, передал вам... кое-что?
Даниэль помахал в воздухе запечатанным конвертом:
- Пропуска через кордон.
- Хорошо, - человек в садовом кресле гулко вздохнул, словно поднявшийся на поверхность кит. - Мэтр, я достаточно пожил на свете, чтобы не обольщаться касательно вашего мнения обо мне. Возможно, вы правы от первого до последнего слова, и я достоин только того, чтобы Мать-Корова и ее телята залягали меня насмерть. Но поверьте, у меня имелись веские причины поступить так, как я поступил.
- Сэкономить на очистке сточных вод, отделываясь взятками, а потом запереть Термитник и надеяться, что все само собой наладится, - зло напомнил Данковский. Торговец с явным усилием приподнял руку, помахал пальцем-сосиской туда-сюда.
- Вы не судья, мэтр. Вы чужой в этой городе и многого не знаете...
- Расскажите мне, и я буду знать, - раздраженно предложил бакалавр. - Как я уже убедился, здесь обожают играть в секреты.
- Наши тайны порой убивают, - Ольгимский заметил, что его посетитель украдкой скривился. - Хорошо, мэтр, давайте начистоту. Вы не один из нас, никогда не станете одним из нас... но вы не сбежали, не покинули ваш город в тяжелой ситуации. Знаете, я бы никогда не рискнул вести общий бизнес с человеком такого душевного склада, как ваш. Но вот доверить вам деликатное поручение... открыть семейную тайну - да. В этом случае на вас можно положиться. Вы не станете давать пустых клятв, но никогда не проболтаетесь. И исполните то, за что возьметесь. Либо же умрете, пытаясь исполнить.
- Сговорились вы, что ли? - буркнул себе под нос Даниэль.
- Мне бессмысленно куда-то бежать, но вот мои дети... - Тяжелый Влад снова вздохнул, то ли не зная, с какой стороны подступиться к разговору, то ли сожалея о чем-то своем. - Они не должны пострадать. Разыщите их, мэтр. Дайте им возможность выбраться отсюда.
Бакалавр недоуменно сморгнул.
- А... А где они, собственно? Вы не знаете, где ваши собственные дети?
- Нет, - Ольгимский устало пожал плечами, грузно колыхнувшись в кресле. - После Факельной Ночи они оставили меня. Ну конечно, я же всего-навсего отец, круглые сутки пропадавший в правлении фирмы и на фабрике. Когда умерла Виктория, я попытался забыться в делах. Отделывался подарками и вечным «завтра». Итог закономерен: мои дети выросли сами по себе. Я не понимаю их, они не понимают меня. Владу всегда было тоскливо в нашем Городе, фабрика Ольгимских для него не предмет гордости, но обуза и ядро каторжника. Вероника... Ей всего четырнадцать, она доброжелательно смотрит сквозь меня, любые мои увещевания для нее - милый, наивный детский лепет. Ники слушает своего отца только из вежливости. Они шляются невесть где, и я вынужден просить вас, постороннего человека, взять их за шкирку и выбросить прочь из Города. Для их же пользы. Я хочу, чтобы они жили.
На миг в раздавленном силой обстоятельств скотопромышленнике полыхнуло прежнее достоинство - достоинство человека, знающего цену себе и своим делам, гордящегося крепостью своего слова.
- Вы найдете их, мэтр?
Похоже, впервые в жизни Владу Ольгимскому пришлось просить. Первый делец Города совершенно не представлял, как именно это делается - он привык распоряжаться и отдавать указания. В крайнем случае, покупать желаемое. Но просить? Никогда в жизни. Ольгимские не просят. У бывшего магната жалко кривился рот, дрожали пальцы. Он вздрагивал, словно ему было холодно, бесконечно холодно, и он никак не мог согреться.
- Найду, - усилием воли Данковский заставил себя быть спокойным. - Немедленно займусь этим. Поспрашиваю общих знакомых, они ведь наверняка отыскали где-то крышу над головой.
- Одно время Влад снимал меблированные комнаты на Плесне, - нахмурившись, припомнил торговец. - Он водил знакомство с Рубиным и этой припадочной степнячкой из Термитника, Оспиной… Может, они знают, куда он подевался? Ники могла перебраться в Горны, к Каиным - моя дочь неравнодушна к наследнику этой семьи... Хотя в отношениях нынешней молодежи сам черт ногу сломит. Раньше все было куда понятнее. Дети знали свое место и не лезли туда, где им нечего делать.
Данковский вытащил из кармана часы - как всегда, спешившие на четверть часа, щелкнул крышкой:
- Стах должен быть сейчас в Госпитале. Попробую его расспросить… Оспина, Оспина… Я загляну к ней, но ее вполне может не оказаться дома... Господин Ольгимский, я должен что-нибудь передать вашим детям - на словах или письмом? Попросить их зайти в Сгусток перед тем, как... как они уедут?
- Нет, - отрицательно качнул лысой головой торговец. Похлопал по карманам мехового балахона, неловко выудив из кармана две вещи. Пачку почтовых конвертов, аккуратно перевязанных белой шелковой ленточкой, и тускло поблескивающий золотой брелок в виде фигурки быка. - Влад позабыл эти письма в своей комнате. Они от его друзей из Столицы - думаю... думаю, мальчик дорожил ими. Безделушку я обещал подарить Ники на нынешний день рождения, да, похоже, уже не сложится. Отдайте это им, просто отдайте, без всяких слов. Они поймут. Надеюсь, что поймут.
Пачку писем Данковский сунул в карман плаща, золотого тельца прицепил к цепочке от часов - не потеряется. Пожилой торговец смотрел на него, бесстрастно и спокойно, как смотрят сквозь стекло на посетителей зоосада рептилии. Мудрые и злые в своей мудрости, вроде Болотного короля жаб, хранящего в своей голове драгоценный камень и ведающего все секреты мира. Даниэлю стало неуютно под этим взглядом, он торопливо распрощался и выскочил из особняка. Догадываясь, подозревая и зная, что больше никогда не увидит Тяжелого Влада. А если и увидит, то в обстановке, не располагающей к вдумчивым беседам. Удивительно, с какой стороны открылся стареющий делец - многие ли на его месте поступили бы также, озаботившись судьбой своих детей?
С младшим Ольгимским бакалавр познакомился года полтора тому, в Столице, на одной из многочисленных выставок научных достижений и промышленности. Влад-младший ему понравился - язвительно-остроумный, неплохо образованный и следящий за новостями науки, прекрасный собеседник. Ольгимский-младший куда более походил на идеальный образчик столичной золотой молодежи, чем на распространенный образ самоуверенного, глуповатого, нахального и наивного провинциала. Злые языки поговаривали, якобы Влад не слишком разборчив в знакомствах и стал своим человеком на киностудии «Иллюзион», но Данковский пропускал подобные разговоры мимо ушей. Толпе и светскому обществу всегда нужен повод для сплетен. Иногда Даниэлю очень хотелось знать - каких сплетен в кулуарах Университета удостаивается он сам?
- А еще у меня есть сестрица, - как-то обронил в разговоре Влад. - Вероника. Натуральная принцесса из заколдованного замка.
Даниэлю тогда в голову придти не могло, что однажды он пожмет маленькую, твердую и прохладную ладошку барышни Ольгимской, услышав:
- Друзья называют меня Капеллой. Думаю, мы станем друзьями, мэтр, так что считайте - разрешение получено.
Она и в самом деле походила на сказочную принцессу - великодушную, прекрасную, исполненную деятельного сочувствия ко всему живому. Несмотря на юный возраст, Вероника, подобно своей покойной матери Виктории, заботилась о городских беспризорниках и детях рабочих фабрики, убеждая отца ежегодно отпускать кругленькие суммы на содержание школы и детского дома в Кожевенниках. Казалось, Вероника знает наперечет всех детей и подростков - их имена и тайные прозвища, чаяния, игры, мечты и неудачи. Она была маленьким бьющимся сердцем Города, сердцем, тепла которого достанет на всех.
В день знакомства с Капеллой бакалавр вдруг испытал иррациональную, необъяснимую зависть к Владу. Даниэлю внезапно захотелось, чтобы у него была младшая сестра - такая, как Вероника Ольгимская. Не любовница, не подруга или жена - сестрица, сестренка, очаровательная в своей взрослой рассудительности и грезящая наяву. Читающая сентиментальные романы Чарнской для юных барышень и точно знающая, что почем в этом жестоком мире. Влад уже взрослый человек, он в силах постоять за себя, но Даниэль обязан убедиться, что с маленькой Ники все в порядке. Если кто и заслуживал того, чтобы быть вытащенным из кошмара Песчаной Язвы, так это младшая Ольгимская. Она не больна, ведь Вероника слишком молода и Чума не отравит ее своим смертоносным дыханием.
Вот только где искать пропавших отпрысков семейства Ольгимских? Не бегать же по Городу, заглядывая в подворотни и зовя: «Влад, Ники, отзовитесь!»
В театре-Госпитале, куда наведался Даниэль, царила обычная суматоха. Ему пришлось ждать в приемном покое не меньше получаса, покуда не примчалась взъерошенная Лара Равель в криво сидящей шапочке сестры милосердия и застиранном до прорех светло-голубом халате. Лара была испугана и встревожена - доктор Рубин ушел с утра и с той поры не появлялся. Конечно, добровольцы и лекари Госпиталя продолжают выполнять работу, но без главного врача как-то неуютно. Данковскому припомнился недавний разговор с комендантом: у Рубина опять провалился эксперимент, и впавший в уныние врачеватель изъявлял желание повеситься. Скорее всего, Стах отправился в единственное уцелевшее питейное заведение - таверну «Одинокая звезда» в Дубильщиках.
Для очистки совести бакалавр спросил у Лары, не видела ли она в последние дни Влада-младшего? Может, что-то слышала о нем? Мадемуазель Равель старательно подумала, перебирая пальцами складки на плохо накрахмаленном переднике и отрицательно мотнула головой. Ее нисколько не волновало исчезновение младшего Ольгимского, Лара всей душой переживала об отсутствии Рубина.
К просьбе приглядеть за мадам Сабуровой девушка отнеслась рассеянно, без привычной готовности немедля сорваться с места и мчаться помогать очередному страдальцу. То ли поумнела, то ли за время госпитальных трудов слегка очерствела сердцем. По крайней мере, она пообещала в течение дня заглянуть в Сгусток и убедиться, что с Катериной все в порядке.
По всему выходило, надо идти в «Звезду». Искать Влада, а заодно пропавшего без вести заведующего Госпиталем. Или наоборот. В таверне наверняка встретится кто-то, слышавший что-нибудь о местопребываний наследников семьи торговца.
Глава 6.
Оглавление.
Демонстрируя рустованный алый и серый гранит, золотистый песчаник наличников, огромные скругленные оконные проемы в медных переплетах и покатую черепичную крышу со множеством труб. Благородный камень пятнали размытые следы копоти. Окна верхнего и нижнего этажей щерились выбитыми стеклами, осколки звонко хрустели под ногами. Память Факельной Ночи, когда собравшаяся толпа забросала особняк самодельными зажигательными бомбами.
Разъяренных и перепуганных горожан можно было понять. Понять и отчасти оправдать. Не в силах одолеть болезнь, они покарали тех, кого сочли виновниками обрушившейся на Город напасти.
Натужно скрипя, на самой высокой башенке Сгустка вращался большой жестяной флюгер в виде пирамидки из стоящих друг на друге животных. Бык, овца, поросенок, курица с зажатой в клюве стрелкой. Символ огромных скотобоен под названием Термитник, потомственного владения и залога процветания дома Ольгимских. Колбаса, отбивные и сосиски от Ольгимских, ваших лучших друзей. Нарядные пакеты с мордочкой улыбающегося пестрого теленка, вьющаяся золотая ленточка-баннероль, «Лучшее для вашего стола, в праздники и будни». Россыпь медалей международных выставок. Бойни, исправно предоставлявшие рабочие места поколениям горожан. Успешное и процветающее предприятие, благодаря настойчивости управляющих которого к Городу протянули железнодорожную ветку.
Бойни, откуда выползла Чума. Бойни, ставшие могильником.
читать дальшеЕсли верить устойчивым слухам и имевшимся на руках бакалавра доказательствам, первоначальная вспышка Песчанки произошла именно здесь - в приземистых, протяженных корпусах красно-коричневого кирпича, выкрошившегося от ветра и дождей. Раз в десятилетие владельцы фабрики принимали отчаянную и безнадежную попытку окрасить строения в приятный глазу цвет, но краска стремительно облезала, отшелушивалась, повисала на стенах рваными хлопьями и лоскутами, как кожа умирающего от Чумы в последней стадии заболевания. Еще были бесконечные склады готовой и просроченной продукции, цеха, где вымачивались содранные шкуры и коптились потроха, вокруг которых густым облаком висела кисловатая вонь, а земля раскисала от впитавшейся в нее бычьей крови. Буроватая жижа стекала в неглубокий Горхон и его притоки, растворяясь в желтоватой воде, окружая отмели грязно-желтой пеной, плывущей вниз по течению.
Совет директоров предприятия во главе с Ольгимским был всемогущ и всесилен. Налетавшие из Столицы с инспекцией безжалостные санитарные надзиратели увозили с собой подписанные чеки и сведения о щедрых пожертвованиях господ Ольгимских на благотворительность и развитие Города. После шумных банкетов и отбытия гостей все оставалось по-прежнему. Помутневшая от бычьей крови вода струилась между поросших твирью и ковылем невысоких холмов с плоскими вершинами, где высились покосившиеся камни-кромлехи с выбитыми клинообразными знаками, похожими на древние тавро для клеймения быков.
В самом начале эпидемии Ольгимский-старший распорядился замкнуть Термитник. Вместе с работавшими там мясниками, их семьями, родней и всеми, кто укрылся в Долгом и Коротком корпусах огромных скотобоен. Надеясь, что демон болезни пожрет самое себя и сгинет, захлебнувшись человеческой плотью. Бакалавр невольно содрогался только при одной попытке представить, что творилось в наглухо запечатанных зданиях, где оказались запертыми несколько сотен человек - безо всякой надежды на помощь, наедине с неуловимой Песчанкой, всякий час неумолимо собиравшей свою жатву.
Язва недолго позволила держать себя взаперти. Скудное оцепление вокруг Термитника физически не могло удержать под контролем многочисленные входы и выходы фабрики, не говоря уж о подземных туннелях между цехами. Обреченные смерти мясники сумели отыскать выход. Беглецы рассеялись по примыкавшим к бойням Кожевенникам и Дубильщикам, где проживали большинство работников Термитника. Горожане, прознав об этом и словно утратив рассудок, скопом ринулись в Кожевенники, устроив настоящую облаву на выживших, убивая всех без разбора, поджигая дома, где скрывались уцелевшие беглецы. Не отличая больных от здоровых, взрослых от детей.
Позже эту ночь назвали Факельной.
Бакалавр понимал, что один человек не смог бы противостоять обезумевшей толпе - и все же по сей день упрекал себя за то, что остался в стороне, вняв уговорам и рыданиям Евы. Всю ночь до них доносились частые хлопки выстрелов, над черными крышами метались языки пламени, обрисовывая огромный уродливый горб крыши Термитника. Истошно кричали люди - погибая и торжествуя. Беззвучно плакала Ева, в оконных стеклах отражался огонь и кривлялись тени.
К утру погромы закончились - вмешалась Добровольная дружина. По Городу плыл пахнущий гарью серый туман, Дубильщики и Кожевенники превратились в закопченные, дымящиеся развалины. На улицах люди шарахались друг от друга, опасаясь встретиться взглядом. Мортусы вывозили на городскую окраину обугленные трупы, сваливая их в наскоро выкопанные длинные рвы, мародеры спешили поживиться тем, что уцелело на пепелище. Сабуров попытался отыскать и задержать шайку Поджигателей, но не преуспел, ограничившись тем, что распорядился вздернуть всех, схваченных дружинниками на месте преступления. Консервация Термитника и поджоги в зараженных кварталах не помогли - Песчанка проскользнула у погромщиков межу пальцев, яростно набросившись на Город.
Прибывший Инквизитор разогнал оцепление и распорядился снять печати на дверях боен. Бакалавр присутствовал при этом. Первое, что предстало его взгляду - аккуратно сложенные в огромных цехах первого этажа трупы. Ровные ряды мертвецов, укрытых полотнищами брезента. Аппетитный запах корицы, смешавшийся с прогорклой кислотой разлагающейся крови и резью средства для истребления наружных паразитов у крупного рогатого скота - мясники пили эту разъедающую внутренности отраву, веря, что она может одолеть Песчанку. Многих тошнило. Сабуров торчал в дверях, заложив руки за спину, прямой, точно аршин проглотил. В полутьме по сетчатке ослепительно-болезенными сполохами ударяли вспышки магния - фотограф из сопровождения Инквизитора дотошно запечатлевал бесчисленные холмики в загонах для скота.
Решетчатые ворота Сгустка, украшенные вензелем семьи Ольгимских, стояли нараспашку. Ветер гонял по захламленному двору опавшие листья вперемешку с обрывками бумаги. Обезумевшая толпа в попытке разгромить особняк ворвалась на первый этаж, круша все, что подвернется под руку, разбивая в щепки мебель и вышвыривая обломки на улицу. Данковский обогнул лежавший кверху дверцами огромный шифоньер с зарубками от топора на стенках, машинально поднял и расправил зацепившийся за угол шкафа скомканный лист. Фактурный счет-накладная, килограммы, тонны и цифры с множеством нулей. Невесть зачем бакалавр сложил из бумаги птичку и запустил ее в звездчатую дыру бывшего оконного стекла. Птичка впорхнула внутрь и исчезла в темноте.
Массивная дверь черного дерева с металлическими накладками в виде голов животных распахнулась от первого же прикосновения. Стоя посреди просторного вестибюля, бакалавр в замешательстве огляделся, не зная, куда, собственно, идти дальше. По вестибюлю словно пронеслось стадо бешеных быков, запачкав мраморные полы грязью и скрутив медные перила ведущей на второй этаж лестницы в безумную спираль. В неприкосновенности осталась разве что массивная люстра в виде виноградной лозы со множеством гроздьев-лампочек. Лампы не горели, холл освещался косыми солнечными лучами, дробившимся в разбитых стеклах.
- Эй, есть кто живой? - окликнул бакалавр. - Господин Ольгимский, вы здесь? Эй! Это я, Данковский!
- Сюда, - гулко и глухо разнеслось по холлу. Определив источник звука, Даниэль прошагал наискосок через вестибюль к приоткрытой дверце, из-под которой вытекала лужица оранжевого света.
Он угодил в комнатушку без окон, освещенную гудящей керосиновой лампой. Выкрашенные суриком плетеные кресла, место которым на садовой террасе, а не в доме, ломберный столик с полудюжиной пустых бутылок и уцелевший горшок с декоративной юккой. Среди темно-зеленых листьев оранжево пламенели созревшие ягоды.
Одно из кресел занимала грузная, расплывшаяся фигура, зябко кутавшаяся в просторный меховой балахон - навроде тех, что степные кочевники напяливают зимой. Ольгимский-старший, более известный под заглазным прозвищем Тяжелый Влад, некогда процветающий промышленник и первый городской делец. Куполообразная лысая макушка, обрюзгшее с годами лицо, заметные мешки под желтовато-карими, навыкате, глазами, кривая трещина рта. Сложенные на обширном чреве руки, переплетенные пальцы заметно подрагивают.
- Мэтр, - многие из горожан, с которыми бакалавру довелось свести знакомство, разительно переменились за эти дни, но Ольгимский изменился сильнее всех. Вместо благообразного предпринимателя, являвшего собой образец успешного провинциального торговца, перед Даниэлем сидел человек, окончательно утративший опору в жизни. Человек, потерявший все - все до последней мелкой монеты и последнего проблеска надежды. Зная о поступках этого человека, бакалавр испытывал к нему невольное отвращение - но сейчас оно отступило в сторону, уступив место робкому сочувствию. Насколько проще ненавидеть того, кто уверенно стоит на ногах и способен ответить ударом на удар, но не того, чья жизнь сметена лавиной.
Ну, если не задумываться о том, что Ольгимский собственными руками дал толчок лавине, погубившей Город.
- Господин Ольгимский, - в случае необходимости Даниэль мог подпустить в голос металла. - Мне передали, вы хотели меня видеть?
- Да вы садитесь, мэтр, - Тяжелый Влад безуспешно попытался изобразить прежнее радушие. Голос у него осип, сделавшись низким и порой неразборчивым. - Чего ж стоять-то, в ногах правды нет…
Садиться Даниэлю не хотелось. Он лишь оперся на спинку жалобно скрипнувшего садового кресла.
- Виделись с комендантом? - Ольгимский напрочь игнорировал холодность гостя.
- Да, - кивнул мэтр, добавив: - Сразу после того, как мы расстались, за ним пришли люди Инквизитора.
- Моя очередь будет следующей, - торговец на миг прикрыл глаза набрякшими веками. - Этого следовало ожидать. Сабуров выполнил мою просьбу, передал вам... кое-что?
Даниэль помахал в воздухе запечатанным конвертом:
- Пропуска через кордон.
- Хорошо, - человек в садовом кресле гулко вздохнул, словно поднявшийся на поверхность кит. - Мэтр, я достаточно пожил на свете, чтобы не обольщаться касательно вашего мнения обо мне. Возможно, вы правы от первого до последнего слова, и я достоин только того, чтобы Мать-Корова и ее телята залягали меня насмерть. Но поверьте, у меня имелись веские причины поступить так, как я поступил.
- Сэкономить на очистке сточных вод, отделываясь взятками, а потом запереть Термитник и надеяться, что все само собой наладится, - зло напомнил Данковский. Торговец с явным усилием приподнял руку, помахал пальцем-сосиской туда-сюда.
- Вы не судья, мэтр. Вы чужой в этой городе и многого не знаете...
- Расскажите мне, и я буду знать, - раздраженно предложил бакалавр. - Как я уже убедился, здесь обожают играть в секреты.
- Наши тайны порой убивают, - Ольгимский заметил, что его посетитель украдкой скривился. - Хорошо, мэтр, давайте начистоту. Вы не один из нас, никогда не станете одним из нас... но вы не сбежали, не покинули ваш город в тяжелой ситуации. Знаете, я бы никогда не рискнул вести общий бизнес с человеком такого душевного склада, как ваш. Но вот доверить вам деликатное поручение... открыть семейную тайну - да. В этом случае на вас можно положиться. Вы не станете давать пустых клятв, но никогда не проболтаетесь. И исполните то, за что возьметесь. Либо же умрете, пытаясь исполнить.
- Сговорились вы, что ли? - буркнул себе под нос Даниэль.
- Мне бессмысленно куда-то бежать, но вот мои дети... - Тяжелый Влад снова вздохнул, то ли не зная, с какой стороны подступиться к разговору, то ли сожалея о чем-то своем. - Они не должны пострадать. Разыщите их, мэтр. Дайте им возможность выбраться отсюда.
Бакалавр недоуменно сморгнул.
- А... А где они, собственно? Вы не знаете, где ваши собственные дети?
- Нет, - Ольгимский устало пожал плечами, грузно колыхнувшись в кресле. - После Факельной Ночи они оставили меня. Ну конечно, я же всего-навсего отец, круглые сутки пропадавший в правлении фирмы и на фабрике. Когда умерла Виктория, я попытался забыться в делах. Отделывался подарками и вечным «завтра». Итог закономерен: мои дети выросли сами по себе. Я не понимаю их, они не понимают меня. Владу всегда было тоскливо в нашем Городе, фабрика Ольгимских для него не предмет гордости, но обуза и ядро каторжника. Вероника... Ей всего четырнадцать, она доброжелательно смотрит сквозь меня, любые мои увещевания для нее - милый, наивный детский лепет. Ники слушает своего отца только из вежливости. Они шляются невесть где, и я вынужден просить вас, постороннего человека, взять их за шкирку и выбросить прочь из Города. Для их же пользы. Я хочу, чтобы они жили.
На миг в раздавленном силой обстоятельств скотопромышленнике полыхнуло прежнее достоинство - достоинство человека, знающего цену себе и своим делам, гордящегося крепостью своего слова.
- Вы найдете их, мэтр?
Похоже, впервые в жизни Владу Ольгимскому пришлось просить. Первый делец Города совершенно не представлял, как именно это делается - он привык распоряжаться и отдавать указания. В крайнем случае, покупать желаемое. Но просить? Никогда в жизни. Ольгимские не просят. У бывшего магната жалко кривился рот, дрожали пальцы. Он вздрагивал, словно ему было холодно, бесконечно холодно, и он никак не мог согреться.
- Найду, - усилием воли Данковский заставил себя быть спокойным. - Немедленно займусь этим. Поспрашиваю общих знакомых, они ведь наверняка отыскали где-то крышу над головой.
- Одно время Влад снимал меблированные комнаты на Плесне, - нахмурившись, припомнил торговец. - Он водил знакомство с Рубиным и этой припадочной степнячкой из Термитника, Оспиной… Может, они знают, куда он подевался? Ники могла перебраться в Горны, к Каиным - моя дочь неравнодушна к наследнику этой семьи... Хотя в отношениях нынешней молодежи сам черт ногу сломит. Раньше все было куда понятнее. Дети знали свое место и не лезли туда, где им нечего делать.
Данковский вытащил из кармана часы - как всегда, спешившие на четверть часа, щелкнул крышкой:
- Стах должен быть сейчас в Госпитале. Попробую его расспросить… Оспина, Оспина… Я загляну к ней, но ее вполне может не оказаться дома... Господин Ольгимский, я должен что-нибудь передать вашим детям - на словах или письмом? Попросить их зайти в Сгусток перед тем, как... как они уедут?
- Нет, - отрицательно качнул лысой головой торговец. Похлопал по карманам мехового балахона, неловко выудив из кармана две вещи. Пачку почтовых конвертов, аккуратно перевязанных белой шелковой ленточкой, и тускло поблескивающий золотой брелок в виде фигурки быка. - Влад позабыл эти письма в своей комнате. Они от его друзей из Столицы - думаю... думаю, мальчик дорожил ими. Безделушку я обещал подарить Ники на нынешний день рождения, да, похоже, уже не сложится. Отдайте это им, просто отдайте, без всяких слов. Они поймут. Надеюсь, что поймут.
Пачку писем Данковский сунул в карман плаща, золотого тельца прицепил к цепочке от часов - не потеряется. Пожилой торговец смотрел на него, бесстрастно и спокойно, как смотрят сквозь стекло на посетителей зоосада рептилии. Мудрые и злые в своей мудрости, вроде Болотного короля жаб, хранящего в своей голове драгоценный камень и ведающего все секреты мира. Даниэлю стало неуютно под этим взглядом, он торопливо распрощался и выскочил из особняка. Догадываясь, подозревая и зная, что больше никогда не увидит Тяжелого Влада. А если и увидит, то в обстановке, не располагающей к вдумчивым беседам. Удивительно, с какой стороны открылся стареющий делец - многие ли на его месте поступили бы также, озаботившись судьбой своих детей?
С младшим Ольгимским бакалавр познакомился года полтора тому, в Столице, на одной из многочисленных выставок научных достижений и промышленности. Влад-младший ему понравился - язвительно-остроумный, неплохо образованный и следящий за новостями науки, прекрасный собеседник. Ольгимский-младший куда более походил на идеальный образчик столичной золотой молодежи, чем на распространенный образ самоуверенного, глуповатого, нахального и наивного провинциала. Злые языки поговаривали, якобы Влад не слишком разборчив в знакомствах и стал своим человеком на киностудии «Иллюзион», но Данковский пропускал подобные разговоры мимо ушей. Толпе и светскому обществу всегда нужен повод для сплетен. Иногда Даниэлю очень хотелось знать - каких сплетен в кулуарах Университета удостаивается он сам?
- А еще у меня есть сестрица, - как-то обронил в разговоре Влад. - Вероника. Натуральная принцесса из заколдованного замка.
Даниэлю тогда в голову придти не могло, что однажды он пожмет маленькую, твердую и прохладную ладошку барышни Ольгимской, услышав:
- Друзья называют меня Капеллой. Думаю, мы станем друзьями, мэтр, так что считайте - разрешение получено.
Она и в самом деле походила на сказочную принцессу - великодушную, прекрасную, исполненную деятельного сочувствия ко всему живому. Несмотря на юный возраст, Вероника, подобно своей покойной матери Виктории, заботилась о городских беспризорниках и детях рабочих фабрики, убеждая отца ежегодно отпускать кругленькие суммы на содержание школы и детского дома в Кожевенниках. Казалось, Вероника знает наперечет всех детей и подростков - их имена и тайные прозвища, чаяния, игры, мечты и неудачи. Она была маленьким бьющимся сердцем Города, сердцем, тепла которого достанет на всех.
В день знакомства с Капеллой бакалавр вдруг испытал иррациональную, необъяснимую зависть к Владу. Даниэлю внезапно захотелось, чтобы у него была младшая сестра - такая, как Вероника Ольгимская. Не любовница, не подруга или жена - сестрица, сестренка, очаровательная в своей взрослой рассудительности и грезящая наяву. Читающая сентиментальные романы Чарнской для юных барышень и точно знающая, что почем в этом жестоком мире. Влад уже взрослый человек, он в силах постоять за себя, но Даниэль обязан убедиться, что с маленькой Ники все в порядке. Если кто и заслуживал того, чтобы быть вытащенным из кошмара Песчаной Язвы, так это младшая Ольгимская. Она не больна, ведь Вероника слишком молода и Чума не отравит ее своим смертоносным дыханием.
Вот только где искать пропавших отпрысков семейства Ольгимских? Не бегать же по Городу, заглядывая в подворотни и зовя: «Влад, Ники, отзовитесь!»
В театре-Госпитале, куда наведался Даниэль, царила обычная суматоха. Ему пришлось ждать в приемном покое не меньше получаса, покуда не примчалась взъерошенная Лара Равель в криво сидящей шапочке сестры милосердия и застиранном до прорех светло-голубом халате. Лара была испугана и встревожена - доктор Рубин ушел с утра и с той поры не появлялся. Конечно, добровольцы и лекари Госпиталя продолжают выполнять работу, но без главного врача как-то неуютно. Данковскому припомнился недавний разговор с комендантом: у Рубина опять провалился эксперимент, и впавший в уныние врачеватель изъявлял желание повеситься. Скорее всего, Стах отправился в единственное уцелевшее питейное заведение - таверну «Одинокая звезда» в Дубильщиках.
Для очистки совести бакалавр спросил у Лары, не видела ли она в последние дни Влада-младшего? Может, что-то слышала о нем? Мадемуазель Равель старательно подумала, перебирая пальцами складки на плохо накрахмаленном переднике и отрицательно мотнула головой. Ее нисколько не волновало исчезновение младшего Ольгимского, Лара всей душой переживала об отсутствии Рубина.
К просьбе приглядеть за мадам Сабуровой девушка отнеслась рассеянно, без привычной готовности немедля сорваться с места и мчаться помогать очередному страдальцу. То ли поумнела, то ли за время госпитальных трудов слегка очерствела сердцем. По крайней мере, она пообещала в течение дня заглянуть в Сгусток и убедиться, что с Катериной все в порядке.
По всему выходило, надо идти в «Звезду». Искать Влада, а заодно пропавшего без вести заведующего Госпиталем. Или наоборот. В таверне наверняка встретится кто-то, слышавший что-нибудь о местопребываний наследников семьи торговца.
Глава 6.
Оглавление.
@темы: фанфики