Сохранившиеся детские воспоминания о том, как возводился Собор - на руинах прежнего, в одну ветреную зимнюю ночь тихо, как-то виновато рухнувшего под собственной тяжестью. Развалины снесли, на их месте постепенно образовалась огромная черная яма, казавшаяся окрестным ребятишкам бездонной, доходящей до самого центра земли. Пробираясь на стройку, они подолгу стояли над котлованом, глядя вниз, следя, как желтая степная земля, легкая и рассыпчатая, пронизанная корнями трав, сменяется плотной сизовато-серой глиной, а та - темно-красной почвой с неяркими оранжевыми прожилками. На дне ямищи всегда стояла лужа затхлой бурой воды. Дети бросали туда камешки, прислушиваясь к отдаленному «плюх».
Потом возник фундамент, взметнулись каменные стены, в окнах появились разноцветные витражи, на крышу легли свинцовые черепичные плитки. В Столице заказали колокола, и горожане собрались посмотреть, как их поднимали и развешивали на трех башнях.
Прекрасный Собор умер, не родившись. Епископат никак не мог подыскать священников, достойных служить в великолепном новом храме. Или те любыми средствами увиливали от назначения в такую глушь. Спустя два или три года после завершения строительства наконец на «Северном экспрессе» прибыл пожилой настоятель. Началась хлопотливая подготовка к церемонии торжественного освящения, но в самый ее разгар священник умер от внезапной простуды.
В тот далекий год подросток, некогда увлеченно лазавший по недостроенному Собору, уехал в Столицу. Учиться. Думалось - на пять быстрых лет, оказалось - на годы. Долгие годы странствий, годы познаний. Вернувшись, он застал Город не слишком изменившимся, а Собор - ветшающим и по-прежнему запертым. Епископат больше никого не прислал. Противоречия между официальной Церковью и Степью оказались слишком сильными.
читать дальше«Никакой это не дом Господень. Просто большая каменная коробка, гулкая и пустая», - всякий раз невольно думал он, проходя мимо. Площадь вокруг Собора была усыпана облетевшей листвой, прохожий мимоходом пинал неопрятные легкие кучки, и те разваливались. Парочка влажных листьев прилипла к высоким шнурованным ботинкам с широким рантом. Он приостановился на углу, вытирая ботинок о чугунную тумбу и краем глаза заметив показавшегося в переулке прохожего. Горожанин, едва сообразив, кого видит перед собой, испуганной крысой шмыгнул в подворотню.
«Вот она, дурная репутация, - беззлобно хмыкнул человек. - Быстро сползшая амальгама цивилизации. Иду себе, ровным счетом никого не трогаю, но все шарахаются…»
Его до сих пор не покидало удивление перед тем, с какой стремительностью и легкостью выпускник Хирургической кафедры столичного Университета превратился в Потрошителя, убийцу и всеобщее пугало. В гаруспика, гадающего по теплым внутренностям только что убитой жертвы. В истинного наследника своих предков. В степного менху.
На днях Артемию Бураху исполнилось ровно тридцать.
«Угловатый» - таким эпитетом обычно награждали его те, кто впервые столкнулся с гаруспиком. Высокий, крупного сложения, с привычкой постоянно горбиться. Коротко стриженые темно-рыжие волосы торчат непокорным ежиком. Грубо вылепленное лицо с тяжелым подбородком и длинным прямым носом в определенном ракурсе смахивает на фотографии идолов с далеких южных островов. Светло-зеленые, глубоко посаженные глаза. О щетину на щеках и подбородке можно смело зажигать спички. Он почти всегда таскается в вельветовой куртке тусклого болотного цвета и кожаных бриджах. Заскорузлые темные следы на полах куртки, если бы кто удосужился провести их анализ, действительно оказались бы кровью людей и животных.
В многочисленных карманах одежды Бураха могло обнаружиться все, что угодно - рыболовные крючки, штопальные иглы, сломанные часы, орешки арахиса и кардамона, семечки и хлебные корки. Мусор и хлам, чрезвычайно ценимый городской детворой. Предметы обмена и торга, при удачном стечении обстоятельств способные превратиться в бутыль питьевой воды, кусок мяса и упаковку анальгетиков.
Отдельно от прочего добра хранился фетровый кошель, где в ожидании своего часа дремали Инструменты. Три тонких, зеркально-синеватых скальпеля с ребристыми рукоятями и выдавленной у основания маркой «Sig-86». Прекрасные, никогда не подводившие, способные без труда рассечь самую толстую и неподатливую мышцу. Артемий ни разу не сожалел о сумме, выложенной за свое сокровище.
Компанию Инструментам составлял «Крестоносец», длинноствольный револьвер, снятый с убитого мародера. Судя по вытершейся рукоятке и тускло блестящему стволу, «Крестоносец» был уже довольно стар, его отдача при выстреле лихо подбрасывала руку стрелка вверх, но Бураху револьвер приглянулся. К тому же разжиться другим оружием все равно было негде.
«Крестоносец» тяжело ударял по левому бедру, высокие ботинки мерно топали по выщербленным плиткам. Собор остался позади, он шел через молчаливые Каштаны, былой престижный квартал. Дома стояли запертыми, с окнами, крест-накрест заколоченными досками. Возможно, внутри еще бились в затянувшейся агонии законные владельцы. Люди, пожираемые неведомой инфекцией. С иссохшей и съежившейся кожей, отваливающейся целыми пластами. С гниющими глазами и черными провалами беззубых ртов, испускающими тихий, прерывистый вой - последнее усилие разлагающихся легких и вздувшейся гортани. Живые мумии в саркофагах собственных особняков, затянутых изнутри бурой плесенью. Когда они умирают, их тела становятся похожи на мешки, набитые вместо костей и жил песком.
Мортусы-Исполнители, в клювастых птичьих масках и просторных черных плащах, обходят пустынные улицы, подбирая и складывая на телеги трупы горожан - тех, кто в последние мгновения смерти выполз на порог дома…
Смерть танцует на пустынных площадях. Песчаная Язва, демон степных легенд Шабнак-Адыр, безликой тенью пробралась в Город и решила остаться здесь навсегда. Где она? Чью маску натянула на себя, пряча свое истинное лицо, смеющийся оскал безумного черепа? Как опознать ее, как изловить? Менху прежних столетий могли одержать верх над Песчанкой, пусть и ценой великих жертв. А что может он, гаруспик, учившийся в заграничных университетах, рискнувший соединить воедино древнюю мудрость Матери Бодхо и светил современной науки?..
На безлюдной окраине Артемий взобрался на насыпь окружной железной дороги, тянувшейся от Станции к бойням, и какое-то время просто стоял, глядя по сторонам. Синеватые рельсы едва заметно подрагивали, или ему так показалось. В Городе ожидали последнюю надежду, Санитарный Корпус, но Бурах не верил, что им удастся одолеть Язву. Если верить сказкам собирателей трав, болезнь настигала лишь тех, кто растерял силы в бессмысленной гонке жизни, кто поступился чистой высотой своей души. Эти слова в точности характеризовали почти любого обывателя.
Менху, хирург и убийца, стоял на черте между Городом и Степью. Перед ним тянулись окруженные покосившимся забором склады, заброшенные, облюбованные контрабандистами, беспризорниками, бродягами, живыми отбросами Города. Расставленные как попало вагонные контейнеры образовывали причудливый лабиринт, в котором несведущий человек вполне мог заплутать, выйдя прямиком в объятия поджидающей его смерти. За складами начиналась Степь - бледно-золотое всхолмленное море осыпающейся твири, переливающееся под ветром.
Грохнул выстрел.
Тело среагировало быстрее разума. Артемий сиганул вниз, несколькими прыжками слетев по откосу и на ходу выдергивая из-за пояса оружие. Шлепнулся в пыльные заросли бурьяна, перекатился, рыская взглядом по сторонам и запоздало осознавая: стреляли не в него.
Меж снятых с колес грузовых вагонов заметалось испуганное эхо нового выстрела. Бурах прислушался, определяя направление. Где-то слева. Юркнуть в щель между разошедшимися бетонными плитами забора, пролезть под цистерной в ржавых клочьях облезающей краски, ящерицей втиснуться в узкие промежутки меж составленных контейнеров. Подтянуться, взобраться наверх. Проползти по выгнутой горбом крыше. Менху хорошо выучил здешние пути, тупики и лазейки, и теперь даже не раздумывал над тем, куда свернуть, где нужно присесть на корточки, а где - вскарабкаться по держащимся на честном слове скобам. До него долетело еще два, не то три выстрела, и чей-то разъяренный вопль.
Он не собирался вмешиваться в чужую войну. По крайней мере, пока не узнает, кто и ради чего затеял перестрелку. Если Гриф решил проучить зарвавшихся конкурентов - его дело. Артемий и заправлявший на Складах скупщик краденого со своими подручными не имели друг к другу никаких претензий. Бурах штопал людей Грифа, подстреленных патрулями и дружинниками, скупщик по божеским ценам подбрасывал ему патроны и предупреждал об облавах.
Обитатели Складов придерживались мудрого правила: «Худой мир лучше доброй ссоры».
Распластавшись на краю железной вагонной крыши, Бурах осторожно приподнял голову. Поле боя лежало прямо под ним. Два товарных вагона, некогда выкрашенных алым суриком, приоткрытая дверь, валяющееся в нескольких шагах неподвижное тело. Осаждающие, прячущиеся за выступами, медленно, но верно стягивают кольцо вокруг вагона. Бурах разглядел шестерых, в разномастных одежках, от мясницких курток до украденной на складе униформы муниципальных служащих, и нехорошо хмыкнул. Мародеры. К ним у менху имелся свой счет. Небольшой такой счетец. За два дня, проведенных в городской тюрьме, охваченной Песчанкой и ставшей моргом. За выбитый резец, кровавые плевки и отбитые ребра. Мародеры сочли, что схватили подозреваемого в убийствах, избили пленника до полусмерти и бросили возле казарм Добровольной дружины. Дружинники тоже показали себя отнюдь не ангелами, они были перепуганы, Бурах стал для них воплощением обрушившихся на Город бедствий - и они сполна отыгрались на своей добыче.
А добыча выжила, выбралась на свободу и очень невзлюбила и тех, и других. И тех, кто носил бело-зеленую повязку Дружины, и тех, кто не носил никаких символов.
«Крестоносец» плюнул дымком. Одна из серых фигур качнулась, складываясь пополам. Артемий слетел с вагона, шмыгнул под днище. Заметил на другой стороне чьи-то ноги, подсек, отоварил упавшего рукояткой револьвера за ухо. В такие мгновения он испытывал два противоречивых и захватывающих чувства - наслаждение собственной ловкостью и быстротой, и смутное ощущение неправдоподобности происходящего. Это был сон - дурной сон с запахом свернувшейся крови и вяжущим ароматом твириновых зарослей.
Промельк летящего скальпеля. Стоявший спиной мародер не успел заметить выросшей за ним фигуры, ничком рухнув вперед и обильно поливая сухую землю брызнувшей кровью. Его напарник трясущимися руками вскинул карабин. Бурах ухмыльнулся, не пытаясь сорваться с места, уклониться от неизбежного выстрела. Его всегда занимал поразительный миг истины: хватит у противника духа выстрелить в упор или?..
Не хватило. Пляшущее дуло карабина задралось куда-то вверх, к небу. А потом оружие выпало из рук, звякнув дулом по куску ржавого рельса.
- Смывайся, - гаруспик небрежно махнул рукой в сторону Города и, пригибаясь, побежал к осаждаемым вагонам. Мародерам хватило ума сообразить, что они атакованы с тыла, и теперь они ринулись на приступ, рассчитывая в случае победы укрыться в контейнерах. Изнутри отстреливались, несколько мгновений воздух над Складами раздирали частые щелчки и грохот. Остро пахло жженной бумагой и пироксилином. Бурах, перезарядив «Крестоносца», двумя выстрелами уложил еще кого-то из осаждающих, и понял, что маленькое сражение окончено. Кто не убит, тот бежал.
- Эй, там! - Артемий несколько раз с силой ударил кулаком по полузакрытой створке вагонной двери. - Здесь Бурах. Можете вылезать. Передайте Грифу, пусть меняет прозвище. Он сущая Ворона, коли прозевал облаву.
Внутри зашебуршились, забормотали. Кто-то чихнул. Тяжелая дверь вздрогнула, надрывно скрипнув и слегка откатившись по направляющим. Высунулась взъерошенная голова, покрутилась туда-сюда, оценивая обстановку, и нервно хихикнула.
Бурах стоял, привалившись спиной к деревянной обшивке вагона, жевал сорванный стебелек и просил Мать Бодхо послать ему терпения. Да побольше.
Из вагона один за другим вылезали подростки. Городские оборвыши лет двенадцати-пятнадцати, дети Уклада, дети Степи и Термитника. Трое мальчишек и девчонка. Из черной дверной щели вылетел костыль, и дети, протянув руки, поддержали еще одного подростка, неуклюже подволакивающего искривленную левую ногу. Оказавшись на земле, он ловко сгреб костыль, сунул его под мышку и с самым независимым видом остановился неподалеку от гаруспика.
В контейнере гомонили, переругиваясь и волоча к выходу нечто тяжелое, скребущее по полу.
- Выпотрошить бы тебя, глянуть, что в голове - мозги или солома, - бросил в пространство Бурах.
- А чё я такого сделал? - ухмыляясь до ушей, поинтересовался хромой.
- Абсолютно ничего. Но было бы занимательно послушать историю твоих сегодняшних похождений, - кивнул Бурах. - Итак, друг мой Ноткин, с какой радости Двудушники развязали войну с мародерами? И где, если не секрет, вы разжились армейскими карабинами?
- Ну, в Арсенале… - коновод банды юных побродяжек, именовавших себя Двудушниками, похлопал по карманам и выразительно скосился на менху.
- Пока не расколешься - курева не будет, - безжалостно отрезал Бурах. - Ты говори, говори.
- Да чё тут говорить!.. - подросток глянул через плечо, туда, где его приятели сообща вытаскивали из вагона длинный железный ящик, выкрашенный в защитный оливковый цвет. - Все ж знают, что не сегодня-завтра к нам явится Санитарный Корпус. Как они санитарию наводят, слыхали? В три приема. С такими, как мы, возиться долго не будут. Выведут в чисто поле, поставят мордой к стенке и пустят по пуле в лоб. А мы хотим жить, господин Бурах, - его голос на миг дал слабину. - В этом городе. Болезнь когда-нибудь да уйдет. Мы - останемся.
- И вы полезли в Арсенал, - Артемий неторопливо раскурил две самокрутки, одну для себя, другую для Ноткина. - Где вас засекли и едва не перещелкали. Умники. Ты бы хоть думал в следующий раз, что творишь. Много утащили?
- Два ящика, в каждом по пять карабинов, - мальчишка жадно, умело затянулся, сплюнул в сторону. - Еще патроны к ним, три цинки. И хлеб.
- Общество юных стрелков, - буркнул менху. Подошел к вытащенным ящикам, откинул крышку. Карабины сыто поблескивали смазкой, похожие на тупорылых поросят. Артемий вытащил один, передернул затвор - хорошо смазанное железо едва слышно зашипело и звонко щелкнуло. Поворот, лязг - и затвор остался в руках менху, а брошенный обратно в контейнер армейский карабин превратился в бесцельную железку. В крайнем случае, его можно было использовать, как оружие ударно-дробящего действия, именуемое в просторечии «дубиной».
- Это нечестно-о! - взвыл Ноткин. - Они наши!
- У вас все равно их отберут, не дружинники, так ребятки Грифа, - Бурах вытащил очередной затвор, затолкал колючую железку в карман. - Слишком опасные игрушки, они не про вас. Ноткин, мне бы не хотелось, чтобы всю вашу веселую компанию перещелкали из-за этих громыхалок. Дружинники будут искать свое пропавшее имущество, а вы оставили за собой не просто след, но глубокую колею. Поверь, так будет лучше.
Мальчишку перекосило, однако спорить с менху он не решился. Подростки молча смотрели, как Бурах расправляется с их добычей. Холодало, густой зеленый дым самокрутки уплывал вверх и растворялся.
- А эти... - Ноткин ткнул концом костыля в погибших мародеров. - Этим вам нужны? Будете потрошить?
Менху взглянул на темнеющее, затягивающееся тучами небо. Если действовать быстро, без должного соблюдения церемоний, до наступления сумерек он раскроет линии двух, самое большее трех покойников. Кровь, внутренние органы, крупные кости - все пойдет в перегонный куб. Человеческая плоть смешается с травяными настоями, превратившись в твириновый экстракт, способный если не вылечить, то хотя бы на время отдалить срок чьей-то смерти. Панацея, панацея, будь она проклята. Нюхом, сердцем, фибрами души и разумом ученого Бурах чувствовал - его зельям недостает какой-то малости. Единственной драгоценной и неуловимой капли, чтобы в колбе вскипела не очередная порция савьюровой настойки, но настоящая сыворотка. Яд, способный убить растворенную в людской крови Чуму.
Решение не давалось ему в руки. Мэтр Данковский, при всей своей образованности и сообразительности, ничем не мог помочь. Стах Рубин в Госпитале закладывал очередную серию опытов, медленно, но верно впадая в отчаяние.
Они не находили ответа, и Шабнак-Адыр пронзительно хохотала над чужой бедой вместе с посвистами холодного степного ветра.
- Мне понадобится ваша помощь, - медленно проговорил гаруспик, вытаскивая кошель с Инструментами. - Для начала - отыскать что-то твердое и ровное. Старая дверь вполне подойдет. Оставите мне фонарь и сгинете.
- А посмотреть? - разочарованно спросил Ноткин. Дети мясников фабрики, потерявшие родителей в Факельную Ночь, подростки не боялись смерти и крови. Что выпотрошенная и растянутая на крюках коровья туша, что вскрытое человеческое тело - для них не было большой разницы. Но менху совершенно не улыбалось проводить ритуал под любопытными взглядами ребятишек, живо интересовавшихся, как называется вот эта длинная кишка и как менху так ловко разделывает хрящи.
- А перетопчетесь. Тут не анатомический театр. Тащите дверь.
* * *
К своему «дому» - пустующему зданию неподалеку от железнодорожного моста через Жилку, невесть почему прозванному Логовом Браги - Бурах добрался часу в девятом вечера. По дороге он выбросил затворы от карабинов. Мутная вода речушки булькнула, приняв и похоронив смертоносное железо. Мир наполняли сизые, промозглые сумерки, к ночи собрался пролиться дождь. Дверь в Логово, домик грязно-коричневого кирпича, обшарпанный и неказистый - располагалась ниже уровня земли, туда спускались по пяти осыпавшимся ступенькам. На верхней кто-то сидел, съежившись и уткнувшись подбородком в колени. Некто маленький и щуплый. Услышав приближающиеся шаги, незваный гость встал, заложив руки за спину.
- Миши, - признал Артемий, встревожившись. - Тебя чего сюда понесло на ночь глядя? Случилось что?
Бураху предстояла очередная бессонная ночь возни с артачившимся перегонным кубом, склянками и грузом, смачно побулькивающим в непромокаемом резиновом мешке. Он торопился, как мог, рассек себе скальпелем подушечку большого пальца - что последний раз случилось с ним на практике первого курса - и успел обработать двух мертвецов, прежде чем окончательно стемнело. Хилые фонарики Двудушников не помогали, а раскрывать линии при свете факела Бурах не рискнул.
Не отвечая, Миши забрала у гаруспика раздутый мешок и терпеливо ожидала, пока он отопрет вечно заедающий замок.
В прозекторской было сумрачно и холодно. Резко пахло намертво въевшимся в стены и пол формалином.
Миши с размаху плюхнула мешок на обитый железным листом стол и спросила:
- Куклу нашел?
Голосок у нее был скрипучий и резкий, совершенно не подходящий угрюмой тощенькой девчонке десяти лет от роду. Миши-сирота обитала в брошенном пассажирском вагоне, навсегда застрявшем на рельсах неподалеку от Станции, и порой целыми днями не вылезала оттуда. Двудушники подкармливали ее и отчасти побаивались.
Из тряпья, ветоши, жгутов сухой травы, пуговиц и подобранных бродяжками ярких тряпок девчонка мастерила кукол. Нелепо-причудливых, с непропорционально большими головами и торчащими в разные стороны руками и ногами. Соорудив очередного уродца, Миши брала химический карандаш и рисовала ему лицо - иногда страшненькое, с перекошенными глазами и разинутым ртом, полным кривых зубов. Иногда - прекрасное, как головка ангела со старинной фрески или личико сказочной принцессы. Когда в вагоне Миши поселялось с два-три десятка «шедевров», приходили Двудушники, рассаживали их по корзинам и уносили в Город. Обыватели охотно покупали творения девчонки за символическую плату в десяток грошей или выменивали на пирожки. Побывав в нескольких домах, Бурах сталкивался там с набитыми соломой уродцами, вышедшими из рук Миши - они скромно сидели на шкафах или каминах, пуча глазки из перламутровых пуговиц.
В отличие от взрослых, дети Города специально приходили на окраину, чтобы заказать маленькой мастерице куклу. Обязательно принося с собой вещицу, которая потом становилась частью наряда игрушки - порванные бусы, кусочки ткани, ленточки, перья и цветные нитки. Как приметил Бурах, чем уродливее получалась кукла, тем охотнее брал ее владелец. Дети не играли с куклами Миши, просто таскали их с собой - за пазухой, в кармане фартука, в ранцах и сумках.
Заинтригованный Артемий однажды спросил у Ноткина, ради чего подросткам нужны маленькие страхолюдины. Двудушник замялся, пожал плечами и наконец неохотно буркнул: «На счастье…»
«Магия детских талисманов. Примитивное шаманство», - такое объяснение, наверное, дал бы местному обычаю мэтр Данковский. И наверняка ухмыльнулся своей неизменной кривой улыбочкой. Мол, вы, коренной уроженец Степи, должны досконально знать здешние ритуалы и их потаенный смысл.
Дней десять тому Миши притащила в прозекторскую очередную куклу. Бескостную человековидную фигурку с пришитым к лысой макушке кусочком бурой шерсти, одетую в зеленую хламиду. Молча затолкала подарочек Артемию в карман и сбежала. Бурах озадаченно хмыкнул, но куклу сохранил.
В суматохе эпидемии рыжий головастый страшила пропал. Должно быть, вывалился из кармана, когда гаруспик угодил за решетку. Узнав о потере, Миши вытянула губы трубочкой и едва ли не приказным тоном велела менху непременно, как можно скорее отыскать игрушку.
Чего он не сделал. За отсутствием времени и желания заниматься ерундой. И сейчас в ответ только развел руками.
- Значит, не нашел, - безжалостно подвела итог девчонка. - Даже не пытался.
Она хмуро глянула на Артемия из-под всклокоченной челки. На мгновение тот ощутил себя виноватым. Будто не тряпичная безделка потерялась, а щенок убежал из дома. Или любимого котенка Миши по его недосмотру переехало телегой.
- Это просто кукла, - сердито буркнул он, заталкивая щепки в прожорливую топку перегонного куба. Чадя, разгорелся огонек. - Миши, знаешь, сейчас я буду немного занят. Если хочешь есть, там, в мешке, лежит хлеб и остатки ветчины.
- Не просто кукла, а сильная кукла, - не отставала малолетняя зануда. - Лучшая, которую я сшила. Я носила ее в Степь, отыскала для нее созревшую белую плеть, а она так редко встречается! Хотела отдать ее Спичке, но передумала… подарила тебе!
- Я ценю твой подарок, - Бурах закатил глаза, в очередной раз напомнив себе, что на здешних детей бесполезно орать, а попытки разубедить Миши изначально бессмысленны. Девчонка-бродяжка думает так, как ей думается, а не так, как велено преподавателями и родителями. Миши никогда в жизни не переступала школьного порога и уверена, что ее куклы - живые. - И я разыщу ее… его, обещаю. Завтра же.
- Ничего ты не найдешь, - огрызнулась девочка. - Поздно уже. Ее наверняка поймала Шабнак. А то, на что положила глаз Шабнак-Адыр, она никогда не возвращает. Отнять у тебя не получится и выменять тоже, так-то. Сам виноват. А я хотела, как лучше.
Она шмыгнула носом и решительно направилась к дверям.
- Куда ты собралась, ночь на дворе! - крикнул ей в спину менху.
Глухо хлопнула закрывшаяся створка. Миши ушла - в темноту под осенним небом, готовым вот-вот опрокинуться мелкой моросью, в затаенное, тревожное молчание дремлющих Складов. Ушла, оставив его в недоумении и раздражении, которое всегда преследует взрослых, обнаруживших, что им не по силам разгадать детские загадки. С горьким привкусом ощущения, что девочка только что рассказала ему куда больше, чем он смог понять.
Глава 4.
Оглавление.